Король русалочьего моря

Его тут же дёрнули внутрь, но это уже Одиль не волновало. Всё так же, старательно не думая ни о чём, кроме цели, она стреляла, слыша со стороны деревни крики злобы и боли, и единственное, что имело значение – это то, что ни один из них не был голосом Беллы. А иберийка рванула вперед так бесстрашно, словно стрелы были её щитом, и прижалась спиной к двери первой мазанки. До второй – и выхода – оставалось несколько шагов через то, что здесь наверняка считалось улицей, а по сути было такой же утоптанной тропой, только значительно шире.

И тут стрелки второй мазанки сориентировались. Одного из них Одили удалось выцепить, но другие – сколько, она бы не смогла угадать – перешли к другому окну, смотревшему на улицу и Беллу, и под таким углом, что стрелы Одили были бессильны.

Белла огляделась, по учению Му Гуан ища то, что могло бы стать оружием, и не нашла. Её это не смутило: в бою Беллу вообще ничего не смущало. Она подняла руку, позволив запылать на ней огню, но невидимый противник на это ответил выстрелами, и Одиль уже с отчаянием увидела, как огонь начинает стекать с руки, в своей жажде готовый погубить хозяйку, если уж другой цели нет.

Белла напряглась, даже прикрыла глаза – и тут на её предплечье полыхнул камень в наруче, словно отвечая жадно тянущемуся огню, и огонь отступил, послушно вновь становясь светящимся яростным шаром, который Белла метнула в окно, укрывавшее врагов и грозившее ей смертью.

Дождавшееся своего часа пламя полыхнуло изнутри, будто попав на горючее масло. Изнутри раздался даже не крик, а вой, из окна рванулся человек – и ему досталась последняя стрела в колчане Одили.

– Давай!

Одиль увидела, что Белла уже стояла у нужной двери – и рванулась к ней, через колючую от обрезанной и высохшей травы поляну.

***

– … Я не знаю, как я это сделала, – услышала она усталый голос Беллы, едва перешагнув порог Башни Воды. – Никогда не выходило, и тут меня словно что-то позвало, не знаю… Вот Одиль, её спроси.

– Я видела только результат, – мотнула головой Одиль, чувствуя себя не просто усталой – выжатой, как лимон.

… После сданного экзамена по боевым искусствам они с Беллой обе дошли до истории будущего, но вместе их не пустили, и Одиль пошла первой. Там она осознала, что, возможно, они промахнулись, решив, что бой у Му Гуан можно будет вот так влёгкую сдать и забыть. Следующие часы для Одили прошли как в тумане. На истории будущего её расчет выглядел, как игры чудовищ из глубин подсознания – единственное из этой вакханалии, что ей как-то запомнилось, был гриб, бывший почему-то из дыма, но при этом смертоносный, напомнивший ей рассказы шведского гостя её отца, подарившие ей пару ночей сплошных кошмаров. От мыслей о зачётном в буквальном смысле грибе её отвлек Ксандер, сдавший её с рук на руки профессору Мендиальдеа, благо лазарет, где его ждала его учительница медицины, был недалеко.

– Андере Одиллия, да где же вы витаете! – строго воскликнул баск, хмуря кустистые седые брови над своими печальными глазами, когда она во второй раз не смогла пройти его защиту – крепкую, но базовую, к её позору – и ошиблась, записывая задуманную им и укрытую этой защитой цитату.

– Откуда же Шекспир, помилуйте!

Мое сердце спокойно, как вода, прошептала она себе, по одному выключая все чувства, как он учил.

Со зрением было проще всего, достаточно закрыть глаза. Следующим она отключилась от шепота и аромата лёгкого ветра, ласкающего яркие молодые листья. Последним ушло осязание – ощущение шершавого пергамента под рукой. So still die See, so still mein Herz…

Что он задумал? Что? В глубине себя она вглядывалась в туман, словно опять ища цель для смертоносной стрелы. Туман был непроглядным. Хоть луч бы, хоть луч света…

И тут, словно в ответ на этот мысленный зов, туман прочертили три луча, словно лёд, ставший светом, иначе она не могла бы это назвать – и она вдруг увидела, нащупала среди прочих самый яркий источник мысли и силы, на единое мгновение коснулась чужого разума, и успела лишь на это мгновение, пока вдруг между ними не встала каменная стена безупречной защиты, оставив лишь легчайшее ощущение чужого удивления. Но она уже писала, обгоняя память, перо летело по пергаменту, разбрасывая небрежно капли чернил, и она победно открыла глаза, чтобы посмотреть на свою добычу.

Поймите, мне нужно всё – как верно говорил наш соотечественник: нужна рука, что стреляла, глаз, что целился, сердце, что задумало…

– Вот, – сказала она, протягивая пергамент, поднимая глаза, уже уверенная, что сейчас увидит то же приятное удивление ещё и в лице учителя – и осеклась.

Впервые за очень долгое время предчувствие её подвело. Профессор смотрел на неё странно, словно видел впервые и ещё не был уверен, что знакомство ему понравится. Под этим слишком зорким, прищуренным взглядом ей захотелось поёрзать.

– Это же ваша цитата, учитель?