Король русалочьего моря

Надежды не оставалось ни на что. Ни на проклятый огонь Альба, из которых один был без сознания, а другая едва вменяема, ни на приязнь Морского народа, у которого он, Ксандер, хочет отбить законную жертву. Ни на что.

Море требовало своего.

Его охватила вдруг ярость и при этом гордый расчет – тот самый, с каким, должно быть, его предки строили корабли и дамбы, вырывая у моря землю и овладевая его силой. Ему вспомнился Лабиринт и упоение власти над стихией, которая должна, не может не отступить перед человеком. Перед ним.

Русалки же – тоже часть моря, такая же часть моря, как приливы, склонившиеся перед дамбами, и волны, несущие корабли. Не меньше – и не больше.

– Прочь, – сказал он в напоенный солью воздух, в мятущуюся воду, в оскаленные хищным гневом лица. – Они – мои гости, под моей защитой, и вы их не возьмёте.

Из рядов русалок вскинулась одна – по пояс над водой, сверкая чешуей и влажными глазами и что-то скрежеща. Что, Ксандер не понял, но это было и неважно.

– Мой долг и мое право – их защищать. Уходите.

Если задуматься, это звучало бы глупо – они были здесь тоже не просто так, и море принадлежало им не меньше, чем людям. Но задуматься – значило засомневаться, а сомнение значило гибель. К тому же сознание власти пьянило лучше самого хмельного пива, и отказаться от него здесь, сейчас, когда в его воле было и неукротимое море, и даже такие беспомощные в этот час враги…

Но они не были ему врагами, не сейчас, подумал он, глянув что на бледного в свете маяка Фелипе, что на съежившуюся Беллу. Ему никто не был враг, здесь и сейчас.

– Прочь!

Мгновение – и море стало тихо, как будто никого здесь и не было.

С болезненным полустоном Белла отняла сведенные руки от ушей, осторожно оглянулась и подобралась с другой стороны к Фелипе, стараясь как могла помочь. Несмотря на свою внешнюю худобу, силы у неё было достаточно, и вдвоём они сумели довольно споро дотащить Фелипе до маяка. Повзывав к нему, Белла без колебаний закатила ему пощёчину; он тоже застонал, закашлялся и пришел в себя. Это было удачно – открыть дверь, уже почти скрытую водой, им иначе как втроём бы не удалось.

Внутри они поднялись на столько ступенек, сколько было нужно, чтобы и вылезти наконец полностью из воды, и переждать прилив – по расчетам Ксандера, прибывать он должен был ещё около четверти часа. Вода была ещё по-весеннему холодной, а в маяке никто никогда не топил, поэтому и Фелипе, и его племянница для согревания стали отжимать одежду.

Белла сдалась первой, с отвращением отбросив подол тяжёлой как свинец юбки.

– Подумать только, нам тут ещё добрый час дрожать, – мрачно заявила она. – Надеюсь, нас не ищут уже.

– Пока Одильке поет, не ищут.

– Не часами ж она петь будет.

Это было разумное и потому неприятное соображение, на которое Ксандеру ответить утешительного было нечего, поэтому он промолчал. Белла же стала подниматься по ступенькам, с любопытством и раздражением выглядывая из узких окошек. Фелипе глянул в её сторону, а потом чуть улыбнулся.

– Спасибо, Ксандер. Ты нас спас. Меня – так, пожалуй, и второй раз за ночь.

– Отбивать вас у своих, чтобы потом выдать Морскому народу – так себе идея была бы, – отозвался Ксандер, тоже отвернувшись и глядя вслед Белле, чтобы скрыть смущение, тёплой волной заливавшее уши.

– Я тебе дважды обязан жизнью, – твёрдо и серьёзно сказал Фелипе. – И кстати, чуть было очень дурно тебе не отплатил. Там, когда чуть было не Приказал.

Ксандер отмахнулся – и от этого признания, и от маленького злорадства, закравшегося в этот момент в сердце.

– Вы были не в себе.

– Всё равно. Знаешь… – на мгновение он отвел глаза, а потом снова посмотрел на Ксандера в упор. – Я правда не знаю, как отменить Клятву. Но поверь мне, если бы я знал, я бы снял её ещё с Аниты. И с тебя. – Он чуть поджал губы, что вышло у него совсем как у дона Фернандо. – И пусть бы это обнаруживало чью угодно слабость. Мы сдали свою страну, куда уж слабее, а сейчас, когда на кону…

– Святая Мария!

Они оба подскочили от этого крика, а Фелипе ещё и рванулся наверх, прыгая через ступеньки, отчего вскоре нога его подвела – но не подвел Ксандер, вовремя догнавший и не давший упасть. Белла, бледнее беленой стены, немо указала им в окно, и оба они послушно туда посмотрели.

К маяку подходил корабль.

Даже в разгар прилива ни одно судно крупнее рыбацкой лодки не могло бы пройти здесь, тем более – огромный линеал, но этому кораблю мелководье было безразлично. Плыл же он, хотя висели обрывками паруса, хотя полусгнили его борта, и что не сгнило – носило раны от тысячи штормов, что уничтожили бы любой другой. И всё же он плыл, величественно и жутко, плыл на свет маяка, предупреждавшего живых об опасности – потому что ему не нужны были предупреждения, и жизни на нём не было, даже случайной чайки на мачте, даже ракушек на обнажающемся днище.

– Это «Голландец», – сказал Ксандер, потому что оба Альба онемели.

– «Летучий голландец»? – Белла, которую никогда страх долго не мог сдержать, сделала пару шагов обратно к окну. – А он, ну, они маяк приступом не возьмут?