Опустевшее на скамейке место с Бахилиной надписью смело занял Славик. Бояться ему нечего: Бахилю вот уже который день мы не видим во дворе. Одни говорят, что его посадили, другие — что его держит отец взаперти. А мне кажется, что ему просто стыдно выходить во двор, встречаться с ребятами.
— Исполни еще что-нибудь, Ларисочка,— упрашивает Лариску Гога из дом пять. Губы у него сердечком, от прически несет чем-то сладким, руку к груди прижимает. Она ему сверху зубы показывает, косой играет.
— Смотреть противно,— говорю я и ныряю под веревки с бельем.
В дальнем углу двора сидят в песке малыши. Около них какая-то девушка в белой блузке, нагнулась, о чем-то расспрашивает. Малыши как по команде пальцами на меня показывают.
— Ты Алеша Грибков?— щурится девушка.
— Я.
Она протягивает ладонь, крепко, весело встряхивает мне руку:
— Будем знакомы. Наташа Ромашева из райкома комсомола. Где все ваши ребята?
Мы ныряем под веревки и предстаем перед нашей компанией. Славик сползает со скамейки, уступает гостье место.
Фу, какая глупость,— читает Наташа Бахилину надпись.— Надеюсь, мне смерть не грозит.
Все уселись. Ждем. Интересно, откуда в райкоме знают МОЮ фамилию? Не удержался, спросил. Наташа рассказала, как в райком заходил наш участковый дядя Карасев и очень просил помочь ребятам заняться интересным делом. Каникулы только начались. Ребят во дворе много. Бывают случаи хулиганства, а вот недавно даже воровство. Ограбили кондитерскую палатку.
— Вот я и пришла с вами познакомиться,— улыбается Наташа.— Ну, кто что умеет делать?
Мы помалкиваем. Уж слишком все неожиданно.
Несется из Ларискиного окна. Наташа прислушивается, щурится, определяет:
— Ни слуха, ни голоса. Писк какой-то.
Мне почему-то сейчас приятно слышать эти слова, а Го-га из дом пять кричит:
— Ларисочка, погромче.
старается Лариска.
— Кошмар какой-то,— ежится Наташа,— и часто так бывает?
— А вас никто слушать не заставляет,— косится Гога из дом пять.— Мы вас не звали.
Наташа внимательно посмотрела на Гогу, словно запоминала, промолчала.
надрывается Лариска.
— У ней другие песни хорошо получаются, про трех эсминцев,— тихо говорю я.
Оказалось, что Наташа эту песню не знает, и мы рассказываем ей про «Гавриила», «Константина» и «Свободу», про то, как, защищая революцию, они подорвались на вражеских минах.
— Стоящая песня,— серьезно говорит Наташа. Она задумывается, по-мальчишески теребит на затылке короткие волосы и вдруг хлопает в ладоши:— Чудесно! Давайте организуем морской хор. Разучим еще несколько морских песен и выступим в нашем районе в разных дворах.
— Вот еще есть хорошая песня про крейсер «Варяг»,— перебивает Наташу Лева,— у меня все слова записаны.
— «Раскинулось море широко»,— предлагает Женька.— Про кочегара, знаете, я такую скульптуру леплю. Сидит, сгорбившись, усталый матрос на палубе и понуро смотрит далеко-далеко вдаль. И назову ее «Товарищ, мы едем далеко…»
— А рисовать тоже можешь?— спрашивает Наташа.
— Могу. А что?
Наташа уже не сидит, а расхаживает вдоль нашей скамейки и уже знает, как зовут каждого из нас.
— Нужно нарисовать большой задник, как в театре,— широко показывает она руками.— Морские волны. А далеко на горизонте маяк.
Мишка Жаров встревает:
— Если вечером будем выступать, то можно сделать, чтобы маяк светил. У отца спрошу летческий фонарик. Во светит!
старается Лариска.
— И ничего-то у вас не получится,— довольный, фыркает Гога из дом пять.— Под музыку все надо, а у вас где?
Наташа показывает на Ларискино окно.
— Вон гитара уже есть. Найдем мандолину, балалайку, еще чего. Я поговорю с комсомольцами из музыкального училища. Может, баянист будет.
Наташа взглянула на часы, заторопилась. Мы договорились о следующей встрече. Кирпичом на заборе записали ее телефон, гурьбой проводили до ворот.
ВО ДВОР ПРИШЛО КИНО
— Прорепетируем,— предложил Лева. Мы расселись.
Мишка притащил старое ведро, взял в руки палки. Выучили наизусть слова первого куплета «Варяга», Лева взмахнул руками, и мы запели.
Одно за другим захлопываются окна в нашем дворе. Откуда-то сверху залаял Женькин Король, а в калитку испуганно заглянул наш участковый дядя Карасев.
Потом мы старательно исполнили всю до конца «Раскинулось море широко» и после этого избегали смотреть друг на друга.
Заколыхались веревки с бельем, и перед нами стоит самый уважаемый человек на Плющихе, киномеханик Костя. Пиджак в накидку, наглажен клеш, рубашка «апаш», ромашку нюхает.
— Нона дома?— вежливо спрашивает он меня. Я кубарем по лестнице, стучу в дверь:
— Нонка, скорее, Костя пришел!
Нонка плечиком дергает и продолжает мести пол.
— Ведь Костя ждет,— не понимая, топчусь я.