"Король" с Арбата

Я вижу карабкающихся на бруствер бойцов, множество их уже бежит впереди окопа с винтовками наперевес. Откуда-то всплеснулось Красное знамя. Я вижу его впервые. На ходу мы сбрасываем шинельные скатки…

Немцы штыкового боя не принимают. Они бегут к дерев­не, зажав под мышками дулами назад автоматы и, не обора­чиваясь, с ходу стреляют.

У самой околицы деревни прижал нас к земле сильный пулеметный и минометный огонь. Залегли. В горячке рас­стреливаем обойму за обоймой.

Дана команда отползать на исходные рубежи. Мы, разго­ряченные боем, возбужденные преследованием, неохотно отползаем, на ходу подбирая шинельные скатки. Неважно, чья какая. Была бы на ночь шинель.

Противник вдруг ослабил огонь, и мы без опаски ползем обратно. Глубокие следы танковых гусениц ведут к нашим окопам. Можно продвигаться, не поднимая головы. Где-то эти танки захлебнулись у нас в тылу. Их не слышно.

Какой-то боец наткнулся на немецкий котелок с медом. Тащит ползком с собой. За ним ползет Женька, хрипит, уго­варивает:

— Выброси, может, нарочно подкинули. Отравлено. Боец жалобно морщится на котелок, наконец, швыряет его в канаву. Женька вьюном в ту сторону.

В окопе мы блаженствуем. Едим мед прямо ложками. Пончик держит на коленях истерзанную зеленую фуражку пограничника, неподвижно смотрит себе под ноги, отказы­вается от меда.

— Не могу, тошнит,— говорит он и отворачивается.

Мы тоже перестаем есть, и только Григорий Иванович невозмутимо бряцает ложкой о котелок, хмуро скользит по нашим лицам. Потом он роется в карманах, извлекает мятые письма, красноармейскую книжку, сверху кладет пластмас­совый медальон.

— Напишем родным всю правду,— говорит политрук, медленно развинчивая трубочку.

Мы начали писать. Вернее, примостившись на корточках, пишет только Григорий Иванович, а мы неподвижно следим за острием его карандаша. Когда карандаш как бы в нереши­тельности останавливается, кто-либо из нас тихо подска­зывает:

— Спас своей жизнью товарищей…

— Многому научил нас…

— Отомстим…

— Дойдем до его заставы и до Берлина…

— После войны приедем к вам, дорогие родные, и все подробно расскажем.

Кончили писать. Все по очереди расписались, указали свои домашние адреса. Пончик откалывает от зеленой фу­ражки красноармейскую звездочку, опускает в конверт с письмом…

В окопе удивительно пусто, просторно. Какой-то млад­ший командир в разорванной до пояса гимнастерке, под ко­торой белизна бинтов, лежит на шинели, мечется, бредит:

— Приготовиться к отражению атаки!

Мы с Женькой осторожно наблюдаем за противником. Но там тишина, ничто не движется.

Григорий Иванович отдал нам свой бинокль, и сейчас очень здорово видно деревенскую улицу, огороды и желтый вал земли впереди деревни: это фашистские окопы. Мне ра­достно, что фашисты тоже в окопах. Значит, боятся.

В бинокле ясно обозначилось большое одноэтажное зда­ние с широкими окнами. Наверное, школа… Помню, мы в своей школе писали сочинение на тему «За что я люблю свою Родину».

…Это было в день рождения нашей учительницы Пелагеи Васильевны.

Вспоминается… Пелагея Васильевна сегодня в новом платье.

Вошла в класс, положила на свой столик какую-то длин­ную бумажную трубку. (Наверное, таблица на правила грам­матики.) На доску взглянула, поморщилась:

— Кто сегодня дежурный? Встает Лариса.

— Почему доска грязная?

Я пулей к доске, помогаю Ларисе вытирать.

— Спасибо,— шепчет она, когда нечаянно столкнулись наши руки.

Пелагея Васильевна к окну подошла. И долго, долго так стоит. Просто смотрит в окно, и все. Про классный журнал забыла.

Почему же она к нам не повернется?

И мы в окно смотрим. Снег идет. Лохматый, спокойный, и, наверное, теплый.

— Сейчас про капитанскую дочку будет спрашивать,— тихо толкает меня Женька.— Про метель в степи.

Осторожно на всякий случай листаю учебник.

Пелагея Васильевна все стоит и стоит к нам спиной. На ней новое платье.

Прилепились снежинки к окну, к ним другие потянулись. Очень тихо там за стеклом, очень тихо сейчас в классе.

И вдруг за спиной:

— Ребята!— Я прямо вздрогнул.— Ребята, сегодня у Пелагеи Васильевны день рождения,— уткнувшись куда-то в парту, говорит Лидочка.

Мы все косолапо захлопали. А она все стоит у окна и как будто считает снежинки. Потом подходит к своему столику, журнал листает, очень долго читает.

Мне под партами записка пришла. Читаю.

«Ничего страшного. Просто в трубке по запаху копченая колбаса».

— Ребята,— обычным голосом говорит Пелагея Васильев­на,— сейчас будем писать сочинение на тему…— Она класс оглядывает:— Ну-ка, дежурный, к доске.

Лариска выскакивает. Стоит у доски, мел в руках греет.

— Тема сочинения,— диктует Пелагея Васильевна,— «За что я люблю свою Родину». Так и пиши, Лариса.

Мы сидим и пишем.

На чистом листе красиво, с нажимом вывел название темы. А дальше что писать — не знаю. Уж очень все неожи­данно. Вот бы сейчас придумать первую фразу, и все пойдет хорошо.

У Женьки в тетради очень красиво смотрится название. Он тоже сидит и дальше ничего не пишет.