"Король" с Арбата

— Ну, вот значит, Горький был посудником на пароходе. Вот он выбрасывает за борт помои. А куда он смотрит, когда выбрасывает? Он в небо смотрит. Я такую скульптуру выле­пил. Он так в небо глядит, словно ищет буревестника. А по­мои, ну, это все, что людям не нужно, их — за борт.

Женька остановился, руку запустил в зачес, на нас смот­рит: мол, понимаем ли мы, о чем он говорит? Я где-то понял, но, правда, еще не до конца. В общем, про что-то интересное' рассказывает Женька.

Женька опять молчит и сам себе бормочет:

— Я пробовал Ленина лепить, да пока не получается… Глина такая же, и инструмент такой же, а вот не получается. Похож, а не Ленин. И бородка и усы — все это есть. И даже костюм с жилеткой…

Мишка тихо перебивает:

— А я про летчиков писал…

— А ты о чем?— спрашиваем мы Лидочку.

— Я даже сама не знаю… Писала и писала. Вот только звонок помешал.

— А ты, Гога?

— Я?— он лезет за расческой.— Ну, прежде всего, слово «Родина» большое понятие. Это не просто Горький или там

Шмидт со своей льдиной. Родина это знаете что такое?

Гога широко разводит руками.— Это наша Отчизна.

— А отчизна что такое?

— Отчизна? Ну, это… как бы вам сказать… Ну, значит, отечество…

— А отечество?— Он чуточку думает, просветленный поясняет:

— Значит, наша держава, согретая сталинским солнцем.

— Так за что же ты любишь свою Родину?— не выдер­живает Лидочка.

— Об этом я написал в сочинении,— значительно гово­рит Гога.

Очередной звонок тети Агаши дружно сметает нас с теп­лой батарейки.

Лидочка идет в класс вместе с Мишкой. Я заметил, что они уже давно ходят рядом. И на переменках, и в школу, и из школы. Мне почему-то досадно.

По коридору навстречу нам торопится в учительскую Пелагея Васильевна в своем новом платье. В руках наши тет­ради и трубчатый сверток. Остановилась, довольная, прово­дила нас глазами, Женька обернулся, засмеялся:

— С днем рождения вас, Пелагея Васильевна.

— Спасибо, Женя,— говорит она.

— С днем рождения вас!

— С днем рождения, Пелагея Васильевна,— наперебой говорим мы, и нам очень приятно, что сейчас наша учитель­ница, прижав к груди тетради, прислонилась к стене коридо­ра и всем по очереди кивает.

— С днем рождения!— говорю я ей и вижу, как сыплются у нее из рук наши тетради. Мы подбежали, помогаем ей, а тетради все падают и падают.

— Спасибо, ребята,— отворачиваясь говорит она.— Ну, бегите. Уже урок начался. Я сама…

— Спасибо вам, Пелагея Васильевна.

— За что, Алеша?

Я не знаю, что сказать, на ребят смотрю, на нее. Так ниче­го и не сказал, повернул в класс. .

Уже за партой Женька с укором говорит:

— Сказал бы ей за то спасибо, что она нас учит. Ну, хотя бы за Пушкина… за Полтаву…

Я молчу.

А все-таки хорошо, что на свете есть Пелагея Васильевна.

…Вдоль окопа понеслась команда: — Оставшихся бойцов переписать!

Григорий Иванович оглядывает нас, очень медленно слю­нявит карандаш, словно собрался нам всем ставить отметки, кто как жил, кто как живет сейчас…

Конец первой книги

КНИГА ВТОРАЯ

ПОЕДИНОК

Случалось, в наш двор врывались войны. Они начинались девчачьим писком, лаем Женькиного Короля и торопливым прощаньем Гоги: «Пока, ребята, у ме­ня дома дело есть».

На заборе появлялся со всей своей армией соседский мальчишка Ленька Косой. Его имя наводило ужас не только на наш двор, но и на все соседские. Помню, как однажды граф де Стась, рассовывая по карманам персики, стращал ею нашу скамейку:

— Вот погодите… Научу Леньку Косого, тогда будете знать…

И вдруг сейчас на заборе сам Ленька Косой, а следом за ним с диким свистом вся его армия. В руках у Леньки рогат­ка, на шее болтается запасная.

Окружили нас.

— Руки вверх, гады! Стрелять буду!— орет Ленька и натягивает рогатку.

— Сначала попади,— говорю я не совсем уверенно.

— Во что?

— Во что собрался,

— Хочешь в тебя?

— Бей!

— Бью!

— Бросьте вы, ребята,— говорит Лева.— Мы вас не тро­гали, и вы нас не трогайте.

Ленька медленно поднимает рогатку к моему лицу. Вся резина вытянулась, стала совсем прозрачная. Туго дрожит в руке рогатулька. Резина все тоньше, тонь­ше…

— Бью.

— Бей!

— Ну ты, дурак, погоди,— хочет загородить меня Женька.

И вдруг что-то меня подстегнуло, а что — и сам не знаю.

Одной рукой за струну резинки, другой Леньке в морду. Шагнул вперед и еще раз, только сильнее.

Армия подняла своего вожака, отряхнула, обдула, уста­новила.

— Значит, ты так?— интересуется Ленька кровавыми плевками на земле.— Значит, ты так?

— Значит, так. Снимай с шеи рогатку.

— Чего?

Кто-то сзади кладет мне в руку кирпич.

— Снимай рогатку, гад! А ну!!— Вся Ленькина армия за забор. Торчат одни макушки.

Ленька снимает рогатку, а она цепляется резинкой за лохматый затылок, не поддается.

Сорвал ее. Пробую. Хорошая резина. Упругая, тонкая и длинно тянется.

— Давай патрон!

Он по карманам ерзает.

Достал кругленький камешек-голышек, протягивает:

— Вот и все… этот?

— Не пойдет! Давай свинец или подшипник.

— Нету,— водит по карманам Ленька.— Вот только го­лышки…

— Оставь себе. Тут дело серьезное.

Я уже давно чувствую, что кто-то тянет меня за рубашку. Оглянулся, а это Славик. В протянутой ладошке бегает как ртуть шарикоподшипник.

— На, Алеша…