Король шпионских войн: Виктор Луи — специальный агент Кремля

Тут ставились две задачи и обе синхронно выполнялись. Расположить к себе собеседника, показав ему, что я в душе-то «свой», «на вашей стороне», мне, мол, можно доверять, потому что после этого мы оба теперь «одной верёвкой связаны», скреплены невидимым союзом тайного братства. И — дать пришельцу понять, что я «большой брат», и что бы ты ни делал, я узнаю об этом первым. Ты у меня под колпаком, но я — добрый колпак.

Впрочем, у Виктора ничего не было просто так. У «бункера», как и у любой комнаты, было четыре стены, а книги занимали только три. За что же отвечала четвёртая? О ней московские иностранцы слагали легенды, сочиняли саги. По четвёртой стене сверху проходила винтовая лестница, а снизу, под её сенью, лежали две большие кожаные подушки для рассадки на пол на восточный манер. Тут же был устроен мини-бар. Этот уголок отводился для самых приватных бесед, не предназначенных для посторонних ушей.

Вот насчёт «ушей»-то и появлялись мифы: якобы именно здесь, в «бункере», и располагалось «место силы» КГБ, отсюда шли тайные невидимые нити на Лубянку (а может быть даже подземный ход), здесь были рассованы жучки или, на худой конец, расставлены магнитофоны. Главная задача любого иностранца в России — не поломать бережно выращенный для своего заграничного начальства хрустальный миф о невыносимо тяжёлых условиях, в которых ему приходится работать. Один из них, впрочем, вспоминает: когда Виктор хотел поговорить с гостем о чём-то важном, он громко включал радио. Значит — боялся прослушки? Или просто был хорошим актёром, который играл жертву козней гэбэ, определяя себя в один лагерь с посетителем?

В свою очередь, ходит легенда о том, что один из западных собкоров, неплохо заправившись, не выдержал и, оставшись в «бункере» один, принялся то ли вскрывать четвёртую стену, то ли раскидывать книги на третьей, чтобы обнаружить за фальшпанелью стеклянную перегородку и сидящих за ней майоров КГБ в наушниках.

По свидетельству Илларио Фьоре, «невинное приглашение Виктора [спуститься в «бункер»] становилось испытанием, которое приходилось проходить при максимуме сосредоточенности и концентрации». Спущенный туда однажды американский колумнист Джозеф Крафт так разнервничался, что то и дело протирал запотевающие очки.

Если бы понадобилось передать всю эпохальную грандиозность библиотеки Луи в одной фразе, то вот она: при математическом сложении всех сроков, реально полученных людьми за хранение стоявших у Луи книг, набегает не одна сотня лет!

Тех, кого и книгами было не пробрать, а также уже вышедших из столбняка после посещения библиотеки, Виктор вёл в подвальное помещение, ибо то, что ждало неподготовленный разум далее, в стране развитого социализма действительно можно было хранить только в режиме подполья.

Взору открывалась необъятная, как рисовало воображение, кладовая с мириадами неслыханных, невиданных и, главное, «нееденных» простым советским человеком продуктов и напитков. На стеллажах стояли крупы, конфитюры, джемы, спагетти, соки, оливки, маслины, корнишоны, томаты, анчоусы, сельдь норвежская, сельдь бельгийская, банки с сосисками берлинскими, сосисками финскими, фуа-гра, сыры французские, сыры голландские, колбаски салями, ветчина испанская, горошек зелёный, кукуруза сладкая, икра заморская баклажанная и — конечно же — икра чёрная русская. Так себе представляли недосягаемое «загнивание» западного капитализма. О таком благолепии как-то раз сдавленно прохрипел советский учёный, попавший в парижский супермаркет: «Какое хамство!..» От такого бессовестного изобилия падали в обморок воевавшие бабушки и дедушки, когда оказывались в стране побеждённых.

Всё это привозилось Виктором из-за границы, когда он стал выездным; покупалось в «Берёзке», когда она появилась; выписывалось по каталогам из Скандинавии. Первичный консервный и сигаретно-алкогольный сток Виктор сделал, скупив на корню аналогичные запасы корреспондента ныне не существующей газеты New York Herald Tribune Бенджамина Катлера. Уже тогда Луи понял, что такое «ликвидация коллекции».

Впрочем, без советских поставок, без помощи непобедимой Советской армии дача Луи всё равно капитулировала бы от голода — на одних консервах далеко не уедешь: одним из его баковских соседей был командир знаменитой Таманской («Брежневской») дивизии, и Виктор своим обаянием завоевал право закупаться на офицерском складе. Именно потому, когда пол-Москвы после работы стояло за мясом, на «луёвой даче» подавалось фондю по-бургундски из разомлевшего сыра и нежнейшего мяса, нарезанного сочными кубиками.

Летом после такого обеда гости приглашались в сад, где в беседке, сделанной в форме игрушечного паровоза, подавались коньяк и гаванские сигары.