Король шпионских войн: Виктор Луи — специальный агент Кремля

«Мадам», как называл её при друзьях Виктор, была помешана на саде в пику тому, как советские женщины были помешаны на огородах. Без сада англичанин — не англичанин, а не пойми кто: ирландец какой-то. Поэтому как только весной с почвы сходил снег и ничто больше не являлось механическим препятствием для копки и прополки, она надевала садовые рукавицы и начинала копать и пропалывать. Она очень страдала от того, что в СССР это делать было невозможно 6–7 месяцев в году. Фаина Киршон, когда приезжала в гости, Не могла пройти мимо Дженнифер, потому что так была проложена дорожка от калитки к дому, а та всё время с головой уходила в цветы, погружаясь в мысли о родине: «Я видела только её согнутую спину, потому что она постоянно возилась в цветах, которых было много на участке. И она всё время пыталась всучить мне лопатку или совок, чтобы меня тоже соблазнить этим занятием. Но я не любительница, и каждый раз придумывала, как отвертеться».

В традициях «старой доброй Англии» (я каждый раз силюсь понять, что же в ней было доброго — в Англии?) регулировался у Дженнифер и приём пищи. Вообще, надо отметить, что её муж, пожалуй, первым и единственным в СССР практиковал формат open house[14]. Это означало, что в определённые дни в этот дом мог приехать любой желающий, и не к какому-то определённому часу, а в свободном режиме: приехавшего хозяин, как правило, лично встречал, сообщал ему время обеда-ужина-чая, предлагал help yourself, указывал дорогу в библиотеку, после чего мог уйти работать. «Любой желающий» — из тех, кому положено, ибо кому было не положено — не знал ни кто такой Виктор, ни где его дом.

Некоторым от дома отказывали: прежде всего, за плохие слова в адрес Дженнифер. Виктор мог при всех очень язвительно и жестоко её поддеть, но это не означало, что этим он приглашал остальных повторить манёвр: сам могу бить, а ты не моги. И некоторые тест проваливали. Сама она однажды отказала от дома одному фотографу, который с голодухи смёл предназначенные для детей бананы.

Когда Дженнифер просили насыпать хорошего кофе, она честно говорила: «Скажи точно, сколько надо, я ведь такая, что не отсыплю ни грамма больше». Когда она однажды попросила кого-то из гостей порезать хлеб — а хлеба была всего четвертушка, — и гость порезал, она схватилась за голову: «Боже, вы порезали весь хлеб!..» При таких деньгах мужа она, даже не задумываясь, шла сдавать бутылки.

Так вот, о приёме пищи. В столовой имелось окошко соединяющее ее с кухней: пожалуй, это было единственным, что визуально отсылало хозяина дома к тюремному прошлому, потому что через это окошко из кухни подавалась еда. Иногда это делала почти родная Бабаня (Анна Егоровна), которая часть года жила в Баковке, — Виктор специально придумал эту схему, чтобы подпитывать её деньгами: просто так она их не брала, а тут как бы за работу.

Когда были гости, появлявшиеся из окошка яства ставились на сервировочную тележку: действительно, как в лучших домах Европы, и это впечатляло. Но дальше наступало чудовищное разочарование Европой, можно сказать — похищение Европы из доверчивого советского сознания: «Дженни была во главе стола, — вспоминает Ф. Киршон, — она подвозила эту тележку, разрезала телятину. И эти кусочки были прозрачные, как марля… и я иногда очень смеялась, что Витя полуголодный ходит. Потом он украдкой шёл на кухню: «Анна Егоровна… — Виталий Евгеньевич, вы же только поели! — Ну, сосисочку…»». Он ещё долго отъедался за полуголодные лагерные годы и, если Дженни не было дома, сразу же предлагал гостям поесть.

Дача Луи была своего рода офшорной территорией, где не действовали советские законы, а главное — порядки. Здесь могла сойти с рук любая вольность, ибо это было итак самым-самым шпионским местом: на Северном полюсе, как известно, нет направления на север. Здесь можно было читать любую антисоветчину, и все знали, что за прочтение её именно здесь никому никогда ничего не будет.

На улице, прямо на участке, заливался огромный каток.

— Как же удалось так идеально выровнять поверхность? — удивлялись гости.

— А что там выравнивать? — отвечал им хозяин. — На месте катка летом теннисный корт.

Корт был, к слову сказать, с прожекторами, чтобы сумерки не отвлекали от игры.

«Корт был песчаный, хорошо ухоженный и укатанный, с разметкой, готовый для любого уровня соревнований: видно было, что за грунтом следили мастера, — вспоминает свои «командировки» на баковскую дачу ветеран советской контрразведки Станислав Лекарев. — Мне приходилось играть даже с резидентом ЦРУ. Инкогнито, конечно: он не знал, кто я, а я-то знал, кто он. И все получили удовольствие. Стояли вокруг дипломаты и гости Виктора, аплодировали, а потом игра обсуждалась, уже после сауны, за столом, который был всегда богато накрыт».