Король шпионских войн: Виктор Луи — специальный агент Кремля

«Просители» панически боялись не Луи, не его опекунов, а прежде всего своих же, которые, прознав о контакте с «гэбэшным услужником», обдавали презрением и проклятиями, придавали анафеме. Потому, как любил выражаться сам Луи, «приезжали в темноте, просили шёпотом». Алгоритм поведения таких людей был Виктору хорошо знаком и изучен в деталях. При первом приезде они всем своим видом показывали, что отгорожены от него «великой китайской стеной»: вели себя гордо, даже вызывающе, подчёркнуто не прикасались к предложенным импортным напиткам, несмотря на то, что страшно хотелось глотнуть вместе с разлитым по даче Луи «воздухом свободы».

Держали оборону, как правило, недолго: Луи быстро удавалось сломать лёд, так как искусство переговорщика было ему божьим даром, развитым и натренированным в лагерях. Он искусно делал понимающую мину, солидаризировался с собеседником, первым позволял себе вольности, регулируя дозу и прекрасно зная, что нельзя переборщить — подумают, провокатор. Про «верхи» всегда говорил в третьем лице — «они», себя с гостем объединял в «мы», успешно расставляя маркеры: прошедшему через тюрьмы («отсиденту») тут же сообщал, что сам — «парень из ГУЛАГа»; сидящему «в отказе» еврею приоткрывал «страшную тайну», что сам полуеврей по матери; обиженному властью поэту или писателю с улыбкой говорил, что сам «только в одном марксист — как и Маркс, обожаю рыться в книгах».

Луи было невозможно не верить.

Наиболее любопытная группа посетителей — «луята», которые всегда у него были на подхвате, изображали закадычных друзей, прикармливались, причём в буквальном смысле слова — приезжали поесть, постепенно становясь «приживалами». Интеллигентский ум быстро подыскивал оправдание: мол, это своего рода «рента» за отсутствие творческих возможностей при тоталитаризме. Рента порой самовольно увеличивалась, явочным порядком, когда «друзья» воровали из дома Луи сигареты и видеокассеты. Может, конечно, это было бескорыстной клептоманией. «Лена, на обед сегодня ничего нет, — говорил Луи Кореневской. — Вырезку унесли в штанах».

Поскольку Виктор знал, для чего ему нужна дача, она быстро набрала обороты и заработала на пределе пропускной способности, если учесть, что это был всё-таки жилой дом. «Дом приёмов Виктора Луи», «международный пресс-центр», — так говорили о вроде бы обычной подмосковной даче внешне неприметного советского журналиста. Сначала произносили с шутливым пафосом, потом всё серьёзнее и серьёзнее, а в наше время люди, слышавшие о Луи краем уха, без тени сомнения обрисовывают настоящий пресс-центр со штабелями факсимильных аппаратов, мониторов, принтеров, микрофонов и чуть ли не с залом для пресс-конференций.

Шутки шутками, но факс и телекс в доме Луи тоже были: на этот счёт есть отдельная история. До 1961 года иностранные корреспонденты часами просиживали на Центральном телеграфе — в единственном месте, откуда было дозволено легально отправлять депеши в свои редакции. Тексты, безусловно, контролировало КГБ, что не скрывалось — собкоры, таким образом, официально работали под колпаком цензуры. В год XXII съезда иностранный журналистский корпус организовал написание коллективной челобитной Н. Хрущёву, подписанной в том числе и Эдмундом Стивенсом. Маловероятно, что затею инициировал Луи, как и маловероятно, что он о ней не знал. И что идею не прогнали предварительно по его «тайному каналу».

В ответ были приняты «меры по улучшению связи корреспондентов с редакциями» — читай: «меры по отмене цензуры». Эвфемизм выбрали неслучайно, так как цензуру предполагалось устранить технически, позволив для обеспечения прямой телеграфной связи поставить дома телетайпы с их незабываемыми перфорированными лентами (с выбитыми из ленты бумажными кружочками потом играли корреспондентские дети). Теперь всё, что передавали иностранные собкоры, можно было прочитывать, но уже не фильтровать.

Как у корреспондента иностранной газеты у Виктора Луи также появился телекс. Всё это означало главное: после исчезновения «лобового» контроля понадобились более тонкие инструменты, такие, как Луи.

Начиная примерно с середины 60-х «дача в Баковке» (адрес, ставший не менее нарицательным, чем «дом на Рылеева») превратилась в один из ключевых центров обмена информацией. Салон, где в расслабленной обстановке не только общались, но и прорабатывали сценарии разрешения различных политических конфликтов, или, наоборот, их разжигания.