Король уныния

— Он винил меня. После ее похорон он сказал мне, что хотел бы, чтобы вместо нее умер я. Он тогда был пьян. Очень пьян. Но я никогда не забывал этих слов. Правда всегда выходит наружу, когда мы слишком долго сдерживаемся.

Я задыхалась, сжимая узлы в груди.

У меня была дерьмовая семья, но я не могу представить, чтобы родители говорили такое своему ребенку. Ксавьеру было десять. Он был просто ребенком.

— Дело в том, что я не винил его, — сказал он. — Не вначале. Это была моя вина. Если бы я не был настолько глуп, чтобы зажечь ту проклятую свечу, пожара бы не было, и моя мать была бы жива. Но чем старше я становился, тем больше я… — Ксавьер запнулся. — Я не знаю. Я тоже злился. Гнев было легче проглотить, чем вину, а мой отец был рядом и вымещал свою ярость на мне. Физически, психически, эмоционально. Он все еще хотел, чтобы я возглавил компанию, потому что у него не было другого выбора. Я был его единственным наследником. Но за пределами этих обязательств он ненавидел меня, а я ненавидел его в ответ. — Он потрогал татуировку на бицепсе. На ней был изображен фамильный герб самого крупного соперника Кастильо, и когда он впервые сделал ее, она вызвала бурную реакцию в социальных сетях. — Однажды домой я вернулся с этим и ушел оттуда со шрамами.

Мой желудок забурлил от его непринужденного тона.

— Мой отец был единственным родителем, который у меня остался, — сказал Ксавьер. — Он должен был сблизить нас, но он отдалил нас друг от друга. Каждый раз, когда мы были вместе, это напоминало нам о том, кого не хватает, и это было слишком больно. Так что мы отрывались по-разному, и к тому времени, как я закончил колледж, с меня было уже довольно. Я не хотел иметь ничего общего ни с ним, ни с компанией — за исключением тех случаев, когда речь шла о деньгах. Это не очень хорошо отражает меня, но это правда.

Наступила тяжелая тишина, которую нарушало лишь тихое журчание воды и слабая музыка изнутри отеля.

Ксавьер уставился на мою руку, и на его лице промелькнула тысяча эмоций, прежде чем он покачал головой.

— Мне очень жаль. — Он издал горестный смешок. — Это должен был быть прекрасный ужин, а я втянул тебя в самый ужасный разговор. — Он попытался отдернуть руку, но я остановила его более крепкой хваткой.

Он был рядом со мной в больнице, в Испании после письма отца и в десятках других ситуаций и моментах, которые были также значимы.

Теперь настала моя очередь поддержать его.

— Это прекрасный ужин. Кокосовые слойки — путь к моему сердцу, — сказала я, заработав себе тень улыбки. — Но, прежде чем я скажу то, что собираюсь, я хочу, чтобы ты знал две вещи. Во-первых, я ужасно утешаю. У меня нет ни таланта, ни желания это делать, а от слез мне не по себе. Во-вторых, я ненавижу банальности. Они фальшивы и глупы. Поэтому я хочу, чтобы ты внимательно выслушал, когда я буду говорить. Это не твоя вина. Ты был ребенком, и это был несчастный случай. — Я сжала его руку, желая впечатать свою искренность в его кожу, потому что я искренне подразумевала каждое слово. — Это была не твоя вина.

Глаза Ксавьера сверкали ярко и неспокойно. Плейбой, наследник, гедонист, казанова — все эти маски исчезли, оставив лишь человека. Он был ранимым, во многом неполноценным, с трещинами и синяками под обманчиво отполированным фасадом.

Я смотрела на него и понимала, что не видела никого прекраснее.

Его рука обвилась вокруг моей и сжалась. Всего один раз. Достаточно, чтобы запустить часть моего сердца, о существовании которой я даже не подозревала. Затем трещины затянулись, синяки поблекли, и он встал, убрав свою руку, чтобы стянуть рубашку.

Я так растерялась от внезапной смены обстановки, что обрела дар речи только после того, как он оказался на полпути к бассейну.

— Что ты делаешь?

— Хочу окунуться. — Его брюки вместе с рубашкой лежали на земле.

— Ты не можешь здесь купаться, — прошипела я, оглядываясь по сторонам. — Здесь есть камеры наблюдения, и кто-нибудь может выйти в любую секунду.

— Никто не выйдет, если мы их не позовем. А даже если и выйдут, они ничего не увидят, если мы будем в бассейне. — Ксавьер сбросил боксеры, он искренне и одновременно вызывающе улыбнулся. — Давай, Луна. Не заставляй меня делать это в одиночку.

Он стоял перед бассейном — бронзовая кожа и мускулы, обнаженный и невозмутимый, как ожившая греческая статуя. Мягкий свет разливался по твердым контурам его тела, прорисовывая рельеф мышц пресса и сильные, худые сухожилия ног.

По мне пробежала горячая волна, сопровождаемая удивительным чувством зависти.

Каково это — быть такой беззаботной и спонтанной? Делать то, что хочется, не заботясь о последствиях?

Да и вообще. Не похоже, чтобы он раньше не видел меня в этом виде.

Я приняла импульсивное решение и встала, пока не передумала. Глаза Ксавьера потемнели, пока я шла к нему и с каждым шагом сбрасывала с себя платье, колготки и нижнее белье.

К тому времени как я дошла до него, на мне не было ни единого клочка одежды, и это было приятно. Даже больше. Это освобождало.