Король утра, королева дня

Ей очень хочется ему позвонить. Она почти готова. Но потом мысль о его голосе заставляет ее вспомнить о том, без чего жизнь была бы легче: о его потребностях, слабостях, привязанностях, поводах для раздражения и увиливания. Вместо этого она идет стричься. Оставляет один дюйм, прочее долой. Переворачивает квартиру вверх тормашками, выискивая вещи, предназначенные для офисной жизни, запихивает в пластиковые мешки для мусора и отвозит в ближайший благотворительный магазин. Разрыв должен быть полным. Бескомпромиссным. Остается последний шаг.

Какое смятение отражается на лице Сола, когда он открывает ей дверь. Какое смятение воцаряется в ее душе, когда дверь открывается; она, невзирая на все, без чего легче жить, стоит здесь, в его изысканно оформленной неогеоргианской гостиной, и ранний утренний дождь капает с ее одежды на майоликовую плитку на полу.

– Господи, – говорит Сол, уставившись туда, где были волосы, в которые ему так нравилось зарываться лицом. – Что ты наделала?

Она отвечает на все задаваемые им вопросы; он кипятится и сыплет угрозами судебного разбирательства против тех, кто мог с нею так поступить.

– Сол, – говорит она, – не тупи. Пойми: это было мое решение.

Подле его тела в постели – такого огромного, полного жизни и тепла, – она выскальзывает из одолженной футболки с «Тандебердами» [158] и прижимается, напряженно и с трепетом отчаяния, к его дремлющей массе; напряженно и с трепетом отчаяния призывает любить ее. После всего лежит, наблюдая, как крупицы тьмы появляются и исчезают на потолке (как делала уже много раз раньше), слушая в наушниках ночную радиостанцию, транслирующую альбомно-ориентированный рок. Вот и все. Можно идти дальше. Звучит старая песня, которую она любила в студенчестве. Энья шепчет в такт музыке: «И вот я ускользаю прочь» [159].

Теперь у нее было оружие, но не было врага. Якобы защищая кошек мистера Антробуса, она патрулировала узкую дорогу позади сада с мечами в ножнах и наладонником на поясе, к вящему удивлению соседей. (Которые, конечно, ничего не сказали. Происходящее в том самом доме никого не касалось.) Нимрод, какова бы ни была его форма или стадия метаморфозы, в обозримом пространстве не появлялся. После того как местное радио сообщило о разорении ряда курятников и голубятен неопознанным, но крупным животным, Энья расширила периметр поисков, включив в них и пострадавший район. Январский воздух превращал дыхание в пар; она изучала ночь своим миф-сознанием. Ничего. Rien. Nada [160]. Не было даже похожей на мигрень барабанной дроби в мозгу, в которой она научилась распознавать прикосновение Мигмуса. Она возвратилась к машине, завернула мечи в старый номер «Айриш таймс» и поехала прочь по широким и узким улицам.

Она почувствовала запах, когда запирала «Ситроен» на уединенной стоянке среди высоких мусорных баков. Когда она приблизилась, ступая мимо разбитых бутылок и разорванных пластиковых пакетов, ощущение из чисто субъективного превратилось в объективное, внешнее, осязаемое. Не тошнота от миф-осознанного контакта. Что-то другое. Более интимное. Феромон страха.

У тьмы под кирпичной аркой изменилась форма, масса, звучание. И появился новый парфюм: запах гари. Сожженного картона и дерева. Маслянисто-черной горелой пластмассы. Обугленного мяса. Плоти.

На границе между густой тьмой и светом, падающим с сортировочной, лежало что-то бледное. Рука.

Она сбежала.

Сдвоенный свет фар вспыхнул впереди, когда она ехала по изрытой колеями и поросшей травой дороге, идущей позади домов на Эсперанса-стрит. Она прищурилась, остановилась, вышла из «ситроена». Фары мигнули, погасли. Сквозь размытые послеобразы на сетчатке Энья увидела, как синий «форд»-универсал с рычанием двинулся вперед, мягко и медленно выезжая из проулка. Под его колесами хрустел обугленный мусор. Машина остановилась, номерной знак коснулся голеней Эньи. Луноликий вышел.

– На нас напали.

– Знаю. Я там была.

– Зачем?!

– Я хотела вам кое-что сказать.

– Полагаю, это было неизбежно. И все же мы просчитались… Нас застигли врасплох. Мы ничего не могли поделать. Троим из нас удалось сбежать – тем, кто мог достаточно быстро двигаться. Я угнал машину.

В салоне «форда» вспыхнула подсветка; спереди по-собачьи сидела Вольфвер, поджав ноги и упираясь руками в приборную панель. Сзади была Лами. Даже с откинутой спинкой переднего кресла места для змеиного тела едва хватало. Она уставилась на Энью, словно обвиняя в жутком преступлении.

– Нимрод был не один?

– Тот, который напал на тебя, и еще двое. И существа… – Его лицо от внезапной боли покрылось глубокими морщинами, похожими на шрамы. В желтых отблесках подсветки салона Энья увидела, что он бережет раненую левую руку. Потрепанный худи с изображением мандалы был в темных влажных пятнах.

– Существа?

– Твари, которых ты даже не сумеешь себе представить, – сказала Лами.