Король в Желтом

– Я могу удерживать позицию, но еще одна атака, и никого не останется, чтобы ответить на сигнал горна.

– Здесь были пруссаки? – спросил Трент у солдата, стиравшего бегущую по волосам кровь.

– Да. Гусары выбили их отсюда. Мы попали под перекрестный огонь.

– Прикрывали батарею на насыпи, – добавил другой.

Батальон по-пластунски перебрался через земляной вал и двинулся вдоль змеившихся рельс. Трент поддернул брюки и заправил их в шерстяные носки. Они снова остановились, и некоторые солдаты сели на разобранные железнодорожные пути. Трент осмотрелся в поисках раненого друга из Beaux Arts – тот был на месте, очень бледный. Канонада сделалась ужасающей. На секунду мгла рассеялась. Трент успел заметить первый батальон, застывший на путях впереди, – полки на обоих флангах. Затем туман опустился вновь, загрохотали барабаны и слева донеслось пение горнов. Войска тревожно зашевелились, полковник поднял руку, барабанный бой раскатился в воздухе, и батальон двинулся сквозь туман. Они оказались у самой линии фронта и, приближаясь, начали стрелять. Кареты «скорой помощи» мчались под прикрытием насыпи – в тыл, гусары летали мимо них, точно призраки. Наконец, они оказались на передовой, ибо все вокруг было объято хаосом, а из тумана – совсем рядом – доносились крики, стоны и взрывы. Снаряды сыпались градом, разбивая насыпь, обдавая солдат брызгами льда. Тренту стало страшно. Он испугался неизвестности, что трещала и пылала во мгле. От залпов его мутило. Он успел увидеть, как туман зажегся грязно-оранжевым прежде, чем гром потряс землю. Ударило очень близко, он был уверен в этом, ибо полковник вскричал:

– В атаку!

И первый батальон ринулся в бой. Трент ощущал дыхание смерти, дрожал, но бежал ей навстречу. Чудовищный взрыв впереди потряс его. Где-то в тумане кричали люди, в дыму пронеслась, истекая кровью, лошадь полковника.

Еще один взрыв – рядом с ним – почти оглушил Трента, и он споткнулся. Все люди справа были убиты. Голова кружилась, дым и туман ошеломили его. Вытянув руку, чтобы не упасть, он нащупал точку опоры – колесо орудийного лафета. Из-за него выпрыгнул человек, целясь шомполом ему в голову, но вскрикнул и завалился назад с торчащим из горла штыком. Трент понял, что совершил убийство. Механически он поднял свою винтовку, но штык все еще оставался в шее врага, который лежал, цепляясь за дерн красными от крови руками. Художника замутило, и он прислонился к пушке. Вокруг кипел бой, воздух был тяжелым от дыма и пота. Кто-то вцепился в него со спины, кто-то атаковал спереди, но на них нападали другие, оттаскивая прочь или награждая тяжелыми ударами. Лязг штыков привел его в ярость, и, схватив шомпол, он колол направо и налево, пока тот не разлетелся на части.

Мужчина сомкнул руки у него на горле, увлекая на землю, но Трент задушил его и опустился на колени. Он увидел, как товарищ хватается за пушку и падает на ствол с проломленным черепом. Увидел лежащего в грязи, выбитого из седла полковника. Затем потерял сознание.

Он пришел в себя, лежа на насыпи в переплетении рельс. По обеим сторонам от него люди – маленькими группами, – крича и ругаясь, бежали во мглу. С трудом поднявшись, Трент последовал за ними. Однажды он остановился, чтобы помочь другу с перевязанной челюстью; не способный говорить, тот сжал его руку, а потом умер в ледяной грязи. Он тащил за собой другого, стонавшего:

– Trent, c’est moi… Philippe[62], – пока внезапный залп не избавил его от ноши.

Студеный порыв ветра слетел с вышины, разогнав туман. Солнце со злой усмешкой взглянуло на обнаженный Венсенский лес[63]; алое в дыму, оно опускалось на залитую кровью равнину.

IV

На колокольне Сен-Сюльпис пробило полночь, но ворота Парижа все еще были запружены остатками того, что некогда было армией.

Они появились ночью, угрюмая орда, забрызганная грязью, бледная от голода и усталости. Сперва обошлось без беспорядков – толпа у ворот беззвучно расступалась, и войска тащились по замерзшим улицам. Хаос начался несколько часов спустя.

Они все прибывали – эскадрон за эскадроном, батарея за батареей. Лошади вставали на дыбы, кессоны дрожали, остатки войск с передовой текли в ворота. Кавалеристы и артиллерия пытались обогнать друг друга, желая пройти первыми. За ними тащилась пехота. Остатки разбитого полка пытались маршировать, поддерживая видимость порядка, толпа национальных гвардейцев протолкалась на улицы, следом хлынули всадники, пушки, войска без офицеров, офицеры без солдат, и вновь кареты «скорой помощи», колеса которых стонали под тяжестью ноши.

Онемев от горя, горожане смотрели на них.

Весь день с поля боя прибывали «скорые», а оборванная толпа плакала и дрожала у решеток. К полудню она выросла десятикратно, заполнила скверы у ворот, омывала внутренние укрепления.

В четыре часа германские батареи внезапно окутались дымом и стали бомбить Монпарнас. В двадцать минут пятого два снаряда ударили в дом на рю де Бак, а миг спустя первый снаряд упал в Латинском квартале.

Брэйт рисовал в постели, когда вбежал бледный от ужаса Уэст: