Король в жёлтом

Она задумчиво прислонилась к мягкому подоконнику. Ветер приподнимал ее шляпку и развевал ленты под подбородком. Быстрым движением она развязала их и, вытащив из шляпки длинную булавку, положила ее рядом с собой. Поезд уже разогнался и стремительно шел вперед. К ее щекам прилила краска, каждый вдох и выдох приподнимал и опускал веточку лилий, приколотых к ее платью. Мимо проплывали деревья, дома, пруды, телеграфные столбы.

– Быстрее! Ну быстрее же! – воскликнула она.

Гастингс не отрываясь смотрел на девушку, но ее глаза, широко открытые, голубые, как летнее небо, как будто устремились к чему-то далеко впереди, к чему-то, что не приближалось, а наоборот, удалялось от них. Был ли это мрачный замок на холме или крест сельской часовни? Может быть, она смотрела на призрачную летнюю Луну, скользящую в тонкой туманной дымке неба?

– Быстрее! Быстрее! – воскликнула она.

Ее полуоткрытые губы горели алым огнем. Поезд трясся и дрожал, мимо изумрудным потоком проносились поля. Он уловил ее волнение, и лицо его засияло.

– Ну, посмотри! Выгляни вместе со мной! – бессознательным движением она схватила его руку и увлекла к окну.

Он видел только, как шевелятся ее губы – голос тонул в стуке колес, но его пальцы сомкнулись на ее пальцах, и он вцепился в подоконник. Ветер свистел у них в ушах.

– Осторожно, Валентина, не так далеко!

Между опор моста мелькнула широкая река, а затем поезд с грохотом пронесся по туннелю и вновь прошил свежие зеленые поля. Вокруг него ревел ветер. Девушка высунулась из окна почти по пояс, но Гастингс схватил ее за талию:

– Осторожно! Не так далеко!

Она тем временем шептала:

– Быстрее, быстрее! Прочь из города, из страны! Быстрее, быстрее! Прочь из этого мира!

– Что ты там шепчешь? – спросил он, но ветер загнал голос обратно в горло. Она все же услышала его и, отвернувшись от окна, посмотрела на обнимающую ее руку. Затем подняла глаза к его лицу. Поезд тряхнуло так, что задрожали стекла. Теперь они мчались сквозь лес, и солнце освещало мокрые от росы ветви деревьев огненными вспышками. Он заглянул в ее встревоженные глаза, притянул к себе и поцеловал в полуоткрытые губы, а она горько, безнадежно вскрикнула.

– Только не это… Я обещала! Ты должен… должен знать, что я недостойна, – в чистоте его собственного сердца эти слова не имели никакого смысла ни тогда, ни потом. Вскоре ее голос оборвался, и она положила голову ему на грудь. Он прислонился к окну. В ушах у него шумел яростный ветер, а сердце радостно, смятенно билось. Они выехали из леса, и землю снова залил яркий солнечный свет. Валентина взглянула в окно и заговорила едва слышно, так что ему пришлось наклониться и прислушаться:

– Я не могу оттолкнуть тебя. Я слишком слаба. Ты давным-давно владеешь моим сердцем. Я нарушила слово, данное тому, кто мне доверял, но я ведь уже призналась тебе во всем, остальное не имеет значения.

Он улыбнулся ее невинности, она заговорила снова:

– Прими меня или брось, какая разница? Одним словом ты можешь убить меня, может быть, это будет легче, чем переносить такое счастье.

Он обнял ее:

– Тише, что ты такое говоришь? Посмотри на этот свет, на луга и ручьи. Мы с тобой будем очень счастливы в этом солнечном мире.

Она повернулась к окну. Мир вокруг казался ей прекрасным.

Дрожа от счастья, она вздохнула:

– Неужели это и есть мир? Я никогда его таким не знала.

– И я тоже, прости меня, Господи, – пробормотал он.

Может быть, добрая Госпожа Полей и простила их обоих.

Рюбарре [73]

Пусть проповедует мулла и мудрствует философ,

Напрасны скорби их, бессмысленны вопросы.

Они ничто – лишь спицы в вечном колесе,

Что не под силу никому сломать иль сбросить.

Омар Хайям

I

Один из студентов в Академии Жюлиана указал кистью на молодого человека, бездумно сидящего перед своим мольбертом:

– Вот Фоксхолл Клиффорд.

Селби подошел, чтобы представиться:

– Здравствуйте, меня зовут Селби, я только что прибыл в Париж, и у меня к вам рекомендательное письмо для Академии искусств.

Внезапно его голос был заглушен грохотом падающего мольберта, задетого каким-то студентом, который набросился на своего соседа. Шум драки пронесся по прославленной Академии искусств, где в свое время работали Буланже[74] и Лефевр[75], а затем выкатился на лестницу. Селби очень беспокоился о первом впечатлении, которое он произведет в Академии Жюлиана, и взглянул на Клиффорда, который невозмутимо наблюдал за потасовкой.

– Здесь шумновато, – сказал Клиффорд, – но вы полюбите этих парней, когда познакомитесь с ними поближе.

Его невозмутимость привела Селби в восторг. Затем с пленительной простотой Клиффорд познакомил молодого человека с полудюжиной студентов, прибывших с разных концов света. Одни приветливо здоровались, другие вежливо кивали ему. Даже недосягаемый в своем величии Massier[76] благосклонно поклонился и сказал: