Королева

Прикованный к постели после операции, Макмиллан отослал во дворец прошение об отставке и через Майкла Адина договорился о последней аудиенции с королевой в больнице. Утром 18 октября 1963 года дворец объявил об уходе премьер-министра с должности. Вслед за этим ее величество в ярко-зеленом пальто и шляпе выехала в больницу. Койку Макмиллана выкатили в зал заседаний, и вид у больного был не самый презентабельный: старый коричневый свитер поверх белой шелковой сорочки, катетер, по которому желчь сливалась в ведро под кроватью, и там же сосуд на случай внезапного недержания.

Когда Елизавета II вошла в зал, Макмиллана восхитил ее “твердый шаг и решительный блеск прекрасных глаз” (64). По воспоминаниям врача премьер-министра, сэра Джона Ричардсона, “на самом деле в глазах ее величества стояли слезы” (65). Усевшись на стул рядом с койкой, королева, “растроганная” (66), как писал позже Макмиллан, “выразила свои сожаления по поводу моего письма об отставке”. С этого момента он перестал быть премьер-министром, и Конституция больше не обязывала Елизавету II прислушиваться к его мнению. В обоих предыдущих случаях, когда королева в соответствии со своей прерогативой выбирала лидера партии тори, Черчилль и Иден после отставки намеренно не давали рекомендаций.

Тем не менее, согласно Макмиллану, “королева попросила совета в выборе” (67), и он охотно зачитал ей свой меморандум, агитирующий за лорда Хьюма, и предложил вызвать лорда немедленно. Кроме того, Макмиллан советовал воздержаться от назначения Хьюма премьер-министром сразу. Вместо этого Елизавета II должна была порекомендовать ему “пройти выдвижение” (68) и доложить, заручился ли он достаточной поддержкой партии, чтобы сформировать правительство.

Королева последовала совету бывшего премьер-министра в точности. Хьюм получил поддержку кабинета – в том числе и Батлера, отказ которого войти в число министров Хьюма был бы воспринят как вероломство. На следующее утро сэр Алек Дуглас-Хьюм отказался от пэрского достоинства и отправился в Букингемский дворец “целовать руки” (официально вступая в должность главы правительства, премьер-министр берет руку королевы в свою и слегка касается ее губами), становясь четвертым премьер-министром Елизаветы II.

Процесс выбора вызвал недовольство в прессе и среди политиков обеих партий. Несмотря на постоянно провозглашаемую конституционность своих действий, Макмиллан, единодушно утверждали критики, подставил королеву, вынудив ее, по сути, последовать совету отставного премьера. Он мог сколько угодно говорить, что пытался соблюсти королевскую прерогативу, однако эти выборы положили конец традиции, при которой лидера тори назначал монарх. Вскоре после инцидента партия приняла новые правила назначения руководителя выборным путем, взяв пример с лейбористов.

Макмиллана и близкий к нему “влиятельный круг” (69) аристократов обвиняли в узурпации решения, которое должно приниматься на основе более широкой выборки. Однако часть вины возлагалась и на Елизавету II – за неспособность организовать независимый сбор голосов за пределами кабинета, особенно после почти аналогичного недовольства на выборах 1955 и 1957 годов, а также за непротивление антибатлеровской пропаганде Макмиллана. До сегодняшнего дня это решение остается самым спорным из всех ею принятых, необъяснимой потерей тонкого политического чутья, которое она выработала за двенадцать лет царствования.

Придворные советники склонялись к мысли, что она и сама предпочла бы Дуглас-Хьюма. Батлер представлялся ей “слишком чужим” и “слишком сложным” (70), тогда как Дуглас-Хьюм был очередным “старым итонцем”, таким же воспитанником эксцентричного сэра Генри Мартена и давним другом семьи, с которым они не раз встречались в охотничьих угодьях шотландских резиденций. Худой почти до прозрачности, новый премьер-министр был хрестоматийным джентльменом и увлекался флористикой. Дэвид Брюс называл его “умопомрачительно комичным” (71).

В официальной обстановке Елизавете II тоже доводилось с ним встречаться и до премьерства – не только как с министром макмиллановского кабинета, но и как с высокопоставленным пэром, которому на открытии парламента доставалась честь нести на жезле церемониальную шапку. Он занял прогрессивную позицию, когда в 1957 году предложил в палате лордов законопроект о пожизненном пэрстве, сыронизировав при этом, что “принять в лоно парламента женщин – это самый что ни на есть мужской поступок для пэра” (72). В число его достоинств входил и широкий внешнеполитический кругозор, строящийся, среди прочего, на целом годе штудирования марксистских трудов (включая “Капитал”), когда в юности ему пришлось лежать с туберкулезом позвоночника. Королеву он воспринимал как “доброжелательного директора школы, принимающего у себя в кабинете главного старосту” (73), умеющего внимательно выслушать, задать точные вопросы и озаботиться обозначенными проблемами.