Королева Бедлама

Секунды три констебль пытался понять, что происходит. Затем его лицо приняло звериный оскал — как у разъяренной ондатры, пожалуй, — и он вновь замахнулся дубинкой. Мэтью крепко стоял на ногах. На первом уроке фехтования Хадсон Грейтхаус объяснил ему как нельзя доходчивей: в поединке необходимо сразу перехватить инициативу у противника. Мэтью рассудил, что это относится и к кулачным боям. Он шагнул влево, принял удар на левое предплечье, а правым кулаком ударил констебля в нос. Раздался влажный хруст. Нэк отпрянул и едва не шлепнулся на пятую точку. Он кашлянул, фыркнул — кровь брызнула из обеих его ноздрей, — а затем прикрыл рукой ушибленное рыло. Слезы застили ему глаза.

Мэтью вскинул кулак, готовый к новому удару, и показал его Нэку:

— Изволите еще, сэр?

Нэк что-то промямлил в ответ. Мэтью ждал нападения — третьего по счету за сегодня, — однако констебль опустил голову, крутанулся и стремительно пошел прочь, унося с собой фонарь. Он повернул налево по Кинг-стрит, и вокруг воцарилась полная темнота.

«Скатертью дорога!» — едва не заорал Мэтью ему в спину, однако в темноте храбрости у него поубавилось. Побежал Нэк за подмогой или нет, Мэтью не знал, да и в целом ему это было безразлично. Он подобрал с земли мешок, с опаской оглянулся — не подкрадывается ли кто сзади, чтобы вновь стиснуть железной рукой его многострадальное горло, — и торопливо зашагал в сторону дома Григсби.

Никогда в жизни Мэтью еще не радовался так свету, пусть то был всего лишь жестяной фонарь, стоявший на земле у входа в погреб. На дверной ручке, как и было обещано, висел на шнурке ключ. Мэтью открыл дверь, осветил ведущие вниз три ступеньки, спустился и обнаружил себя в каморке вдвое меньше его мансарды. Утоптанная земля на полу была цвета корицы, оштукатуренные стены — приятного глазу кремового оттенка. Григсби поставил ему койку, весьма неудобную на вид, и бросил сверху оленью шкуру. Что ж, всяко лучше, чем спать прямо на земле. Или нет?.. Мэтью с благодарностью отметил небольшой круглый столик, на котором разместились таз с водой, спички и трутница. На полу у койки стоял ночной горшок, а вокруг громоздились дощатые ящики, ведра, части печатного пресса, лопата, топор и прочие неизвестные предметы и орудия, завернутые в рогожу. Поскольку пол находился ниже уровня земли, а под потолком имелись отдушины, в погребе стояла приятная прохлада. Что ж, разок здесь переночевать вполне можно, решил Мэтью. Единственная загвоздка — изнутри нет засова, то есть запереться нельзя. Придется что-то придумать.

Тут взгляд Мэтью наконец упал на предмет, который ему столь грубо всучили на улице. Он вскрыл печать, развернул бумагу и обнаружил небольшой черный блокнот с орнаментом из золотых листьев на обложке. Сердце Мэтью взбрыкнуло так, что сам Брут позавидовал бы. Никогда прежде он не видел золотой орнамент так близко — тончайшая работа!

Пропавший блокнот Эбена Осли. Вот он, в руках Мэтью. Но кто ему его дал?

Сам Масочник?

Мэтью сел на койку, пододвинул к себе столик и поставил на него фонарь, открыв крышку, чтобы стало посветлее. «Вот, держи», — шепнул ему в темноте приглушенный голос.

Поразительно, просто невероятно, думал Мэтью. Однако это правда. Неизвестно почему, Масочник забрал блокнот у убитого Осли, а затем — тоже неизвестно зачем — отдал его Мэтью, едва при этом его не задушив. Ладно хоть не зарезал. Чем же он руководствовался?

«Нужная страница помечена. Заострите на ней свое внимание».

Мэтью увидел, что у одной страницы в последней трети блокнота загнут уголок. Он открыл нужный разворот и обратил внимание на длинное коричневое пятно на верхнем обрезе, которое, судя по всему, склеило несколько страниц, и их пришлось разделять ножом. Мэтью поднес загнутую страничку к свету и увидел какой-то непонятный список, убористо нацарапанный свинцовым карандашом.

За этой страницей шло несколько пустых. Мэтью вернулся к первой и стал просматривать свидетельства спутанного мышления Эбена Осли. Оказалось, директор приюта в самом деле испытывал к ведению записей не менее болезненную страсть, чем к азартным играм, ибо в блокнот он заносил все подряд: суммы, уплаченные за питание подопечных и полученные от всевозможных благотворителей и церквей, заметки о погоде, перечни — ну разумеется! — проигрышей и выигрышей за игорными столами, наблюдения о стиле и приемах других игроков и, да-да, что и сколько было съедено за обедом и ужином и как это отразилось на пищеварении и опорожнении кишечника. Словом, блокнот представлял собой эдакую помесь гроссбуха и личного дневника. Несколько раз Мэтью попадалось собственное имя — в заметках вроде «гаденыш Корбетт опять устроил за мной слежку, будь он неладен» или «опять этот поганец, надо что-то делать». Темные разводы на страницах могли, конечно, оказаться следами крови, но, скорее всего, были пятнами от вина, что вечерами рекою лилось в трактирах.

Мэтью вновь открыл отмеченную страничку и прочел несколько имен и чисел.

Масочник сказал, что Эбен Осли…

— Что? — тихо спросил Мэтью у пламени свечи.