Королева Бедлама

И хотя ему очень хотелось прочитать блокнот от начала до конца, усталость давала о себе знать. Совершенно неясно, зачем Масочник отдал ему заметки Эбена Осли, да еще страничку пометил. И почему не перерезал ему горло? Разве Масочником движет не жажда крови?

Да, он убийца, безусловно. Однако убивает он не просто так, а преследуя определенную цель. И убивать Мэтью ему пока не с руки. Зачем-то Масочнику понадобилось, чтобы он разобрался в этих каракулях.

Господи, осенило Мэтью, Масочнику нужна моя помощь!

Но какая?!

Думать больше не получалось. Он закрыл блокнот и положил его на столик. Затем встал и поставил фонарь на первую ступеньку лестницы: если ночью дверь откроется, фонарь упадет и загремит. Ничего лучше Мэтью с ходу придумать не смог. Свечу он решил не гасить — пусть догорит сама.

Разувшись, он лег на оленью шкуру и почти сразу заснул. Однако перед тем, как окончательно забыться сном, Мэтью увидел не мрачного Масочника, не молчаливую Королеву Бедлама и не преподобного Уэйда, плачущего в ночи; он увидел лицо Берри Григсби, веснушчатое и золотистое в свете лампы, буравящий ее взор и услышал голос, вопрошающий с вызовом: «От чего же я прячусь?»

Глава 29

Мэтью ждало недоброе утро: продрав глаза, он несколько мгновений не мог взять в толк, приключились все вчерашние события с ним по-настоящему или то был лишь скверный сон. Вот почему, обнаружив под собой оленью шкуру, на столике блокнот Эбена Осли, в теле боль после встречи с Масочником, в голове — воспоминания о крушении гончарной мастерской, а вокруг — мглистый свет, проникающий в погреб сквозь отдушины для воздуха, — Мэтью вновь смежил веки и какое-то время лежал недвижно, набираясь сил для новой встречи с жизнью.

Ах, как болела спина! Он поднялся, недоумевая, как индейцы могут спать на таком ложе. Первым делом надо высечь огонь и засветить лампу. Свеча сгорела почти до основания, однако крошечный огарок в лампе все же был. Фитиль немного пошипел и неохотно занялся. Состояние у Мэтью было примерно такое же, как у этого фитиля. В тусклом свете он взял в руки блокнот Эбена Осли — неужели настоящий? Открыв страницу с загнутым уголком, он поднес ее к свету и еще раз изучил нацарапанные свинцовым карандашом имена и числа.

Чьи же это имена? Сирот? «Ту»[2] подле имени «Джейкоб» означало, что фамилия его неизвестна, как у Джона Файва. Числа совершенно ни о чем не говорили Мэтью. Кроме того, помимо имен и чисел рядом с именами стояли отметки — «Брак», «Капелл» — и, по всей видимости, даты. Девятое мая, двадцатое и двадцать восьмое июня. Рядом с последней записью — никаких отметок и дат. Мэтью посмотрел на слово «Брак».

Что бы это значило?

Затем его внимание привлекло слово «Капелл». В приюте действительно имелась капелла — вернее сказать, небольшая молельня с парой скамеек. Во времена Мэтью священники порой навещали приютских детей, дабы наставить их на путь истинный, а в остальные дни это была просто пустая стылая комната.

Слово почему-то встревожило Мэтью. Уж не об очередных ли «воспитательных мерах» Осли идет речь? Неужели он теперь творил свои злодеяния и в капелле?

Но тогда при чем тут «откз»? Почему эти люди получили отказ? От кого? И почему рядом с последним именем нет никаких пометок?

Мэтью рассудил, что для начала хорошо бы установить временны́е рамки — сколько уходило у Осли на то, чтобы исписать блокнот целиком? Вероятно, заканчивая один, он сразу брался за следующий. Этот блокнот может быть как пятым, так и пятнадцатым по счету… Если судить по датам на этой странице, последний томик с описанием великих подвигов Осли был начат примерно на второй неделе мая.

Фитиль опять начал плеваться. Мэтью понял, что пора возвращаться в мир — да и желудок его настоятельно требовал завтрака. Взглянув на часы, Мэтью пришел в ужас: уже почти восемь утра! Видно, вчера он утомился куда сильнее, чем думал, ведь обычно подъем у него в шесть. Он кое-как умылся холодной водой из таза — ни мыла, ни полотенца в погребе не оказалось — и решил сразу после завтрака посетить цирюльника, чтобы побриться и смыть с себя пыль дорог и прах разрушения.

Мэтью достал из мешка чистую — относительно чистую — голубую сорочку и пару свежих чулок. Запасные его бриджи оказались такими же грязными, как и те, в которых он спал, потому менять их не имело смысла. Он спрятал блокнот в мешок под бриджи, а сам мешок убрал под койку, после чего вышел на улицу. Утреннее солнце поначалу едва не ослепило его; видно, в молочном погребе было совсем темно (впрочем, неудивительно, учитывая его предназначение). Мэтью закрыл за собой дверь, запер ее на ключ и постучался в дом Мармадьюка Григсби.

Тот открыл почти сразу и пригласил его в дом. Мэтью сел за стол в кухне, а печатник отрезал ему соленого бекона и разбил два яйца в сковородку, стоявшую на небольшом огне в очаге. Крепкий черный чай быстро смахнул остатки паутины с разума и мыслей Мэтью.

Он позавтракал восхитительно вкусной яичницей, выпил кружку яблочного сидра и лишь тогда спросил:

— Как я понимаю, Берил сегодня решила поспать подольше?