Королева Бланка

Тибо было не до развлечений. Он давно уже отбыл в Труа. Там, в соборе Святого Этьена, в семейной усыпальнице графов Шампанских предали земле уснувшую вечным сном его вторую супругу; их дочери Бланке, будущей принцессе Наваррской, было к тому времени почти два года.

Прошло около месяца с тех пор, как упокоилась Агнесса де Боже. Двор жил своей жизнью, его мало трогала чужая скорбь. В конце ноября 1227 года, в канун Дня святого Андрея Первозванного, первого ученика Христа, решили устроить бал. Бланку прельщала мысль показаться в новом платье, сшитом в Амьене по её заказу и недавно доставленном ей. Парижские модницы пока что практиковали некоторые нововведения усопшей графини Агнессы, но её ученицы уже выдумали что-то новое, и за несколько дней до бала по замку стали носиться слухи об изменениях в причёске и длине рукавов.

В этот вечер Бланку окружал весь двор — её маршалы, министры, конюшие и другие, в основном из преданных короне семейств Клеман, Немур и Бурбон. Все её партнёры — принцы королевского дома и епископы, перечислять нет надобности. Упомянуть можно только о том, что бал открыли королева-мать с сыном, которого вскоре сменил кардинал, затем епископы Санса и Буржа.

Бильжо не присутствовал на балу: Амальда была больна, и королева-мать отпустила его к ней. Её комната в конце коридора, посередине которого разрыв — проход, напоминающий галерею с колоннами и арочными перекрытиями. Проход под косым углом уходил вправо, затем через три колонны под прямым уже углом сворачивал влево, на закрытую галерею, одна из дверей которой вела в королевские покои. Все эти переходы освещены факелами на стенах, дневной свет сюда не проникает, он пробивается лишь в торцевые окна коридора, где покои фрейлин.

Бильжо не спеша шёл по Большой галерее, минуя колонну за колонной, арку за аркой. За то короткое время, что он шёл до поворота, в уме его промелькнули несколько дат. 1203 год, первый штурм Константинополя крестоносцами. Он родился в этот год в замке Монморанси. Через семь лет его воспитание перешло в мужские руки. Ещё через три года, как раз перед Бувином, его отдали в пажи графу де Блуа. Он вспомнил сейчас, словно это было только вчера, — уроки религии, обучение военным играм и умению быть вежливым и оказать услугу даме. Он быстро освоил все премудрости и стал выделяться среди сверстников. Граф отличал его за физическую силу и искусство владеть оружием и вскоре произвёл в оруженосцы.

Это был уже — Бильжо повернул за угол, снова стал вспоминать — 1217 год. Новый крестовый поход, пятый по счёту. Граф Блуа, едва не погибший при осаде Дамиетты, не взял его тогда с собой — мал ещё. У него хватало других оруженосцев, постарше. Вернулись с ним домой двое из троих. Третьим — Бильжо было тогда уже восемнадцать — стал он сам, сын Беатрисы де Монморанси…

Но вот снова поворот. Бильжо замедлил шаг, вгляделся в глубь перехода, ведущего к покоям фрейлин. Не длинный переход, шагов тридцать-сорок. Пять колонн слева отдают матовой белизной, справа — стена. Меж колоннами — воткнутые в гнёзда факелы. Один, другой… дальше темь, и лишь в конце прохода коптит ещё один, последний.

Бильжо остановился. Но надо идти, хоть впереди и мрак, таящий возможную опасность. Он сразу же подумал об этом, едва увидел темноту. Не спеша он двинулся вперёд в свете двух первых факелов. Он не смотрел на них, зная, что какое-то время после этого трудно будет что-либо различить во тьме. А между тем она настораживала, будила воображение, заставляла слушать её, а значит, быть готовым к любой неожиданности. Здесь, в чужом замке, от неё не застрахован ни один человек.

Но вот пройдена почти половина пути. Слева, за спиной, остался горящий факел, впереди — колонна, но уже тёмная, не белая, за ней другая, чуть ли не чёрная. Чуткий, как мышь, и осторожный, как кошка, Бильжо прошёл мимо первой тёмной колонны, вглядываясь во мрак. Глаза уже успели привыкнуть к нему. Шаг, другой, третий… Жутким и таинственным казался ему самому звук собственных шагов в пустом и тёмном проходе, казалось, затаившемся, поджидающем свою жертву.

И тут Бильжо почуял опасность. Он умел её предугадывать, его обучали этому. Угроза исходила от колонны, вернее, из-за неё, он сразу понял это и скорее почувствовал, чем увидел, как движется в его сторону человек, чёрный, невидимый. Бильжо был готов к встрече, рука давно уже держала нож. Невидимый взмах, тонкий короткий свист — и лезвие вонзилось туда, куда ему и было указано — в шею. Послышался хрип, булькающий, предсмертный, — и на пол рухнуло тело, головой к ногам того, который через секунду-две должен был быть убитым. Бильжо отдёрнул ногу — голова трупа стукнулась об его ступню, — но не пошёл дальше. Напротив, сделал шаг назад и изготовился ко второму броску, как вдруг из-за колонны послышался спокойный голос:

— Постой! Не бросай свой нож.

Бильжо опешил. Голос! Где он мог слышать его? Чей это был голос? В каких закоулках его памяти он прятался до сих пор, в нужную минуту дав знать о себе? А из-за колонны в это время снова послышалось: