Королева Бланка

— А как же! — воскликнул Гаусельм. — Это всем известно. Они всегда нуждаются в деньгах. Им надо одеться, вооружиться, у них бесконечные празднества и турниры. Только и ждут подачек от короля или случая кого-нибудь ограбить.

— Зато в замках у них есть деньги, да и развлечений хватает, — прибавил Саварик. — Например, принимают гостей — есть с кем разогнать скуку. Но не только гостей, паломников ещё; те рассказывают, где были, что видели, как живут люди в иных землях. Они принимают также всех проезжающих мимо их замка рыцарей — прекрасный повод поболтать, а заодно предоставляется возможность приобрести друга, на худой случай просто союзника. Ну, какие ещё у них развлечения?.. Любовь дам. Ещё войны. Праздник при дворе сеньора. И всюду нужны деньги. Вот рыцарь и бедствует, а потому с удовольствием идёт на войну или грабит на большой дороге. Вот еретики — те живут проще и веселей.

— Говорят, все колдуньи — еретички.

— Чёрта с два! Ведьмы только и знают, что летают на шабаш и насылают всякие напасти. Жаль, что Церковь смотрит на это сквозь пальцы.

— Это почему же?

— Она не берётся за такие дела — они не пахнут ересью.

— А откуда взялись еретики, скажет кто-нибудь? — спросил Бизо.

Никто не знал, как ответить. Этого не знал даже их учитель богословия и всегда отвечал на заданный ему вопрос: «Это посланцы сатаны».

У Саварика дядя был аббатом. Ему ли не знать? И все взоры устремились на него. Саварик не преминул блеснуть знаниями, почерпнутыми из нравоучительных бесед со своим дядей.

Слушая его, студенты вскоре дошли до площади Мобер. Шумно ввалившись в трактир, вся эта компания озорной, скандальной молодёжи потребовала себе вина, внимая тем временем другому оратору; тема его выступления — всем известный, по слухам, трубадур Бертран де Борн.

— Это был отъявленный негодяй, — говорил рассказчик, — бессовестный, завистливый, самоуверенный. Таким обрисовал его мой дед. Больше всего на свете этот Борн любил сражения. Неважно кто, не имеет значения, где и с кем — лишь бы звенели клинки, лилась кровь, отлетали в разные стороны руки и ноги, вываливались внутренности из вспоротых животов. Лучше всего — простолюдинов. Этих он ненавидел от всей души, как селян, так и горожан. Происхождения он, да это и понятно, — благородного: виконт. Почти все его песни о войне. Цель его жизни — подстрекать к военным действиям всех без разбору, в данном случае я говорю о сыновьях Генриха Второго и короле Филиппе. А знаете, что он писал в своих стихах? «О если бы угодно было Богу, чтоб оба этих короля попали в лапы к Саладину!» Вообразите, какова падаль! А ещё уверял их в своей дружбе, и они верили ему. А ему больше всего хотелось, чтобы они никогда не вернулись домой… Словом, человек без совести, хитрец и лицемер.

— Довольно об этом, — остановил оратора один из студентов. — Не пора ли послушать новые анекдоты о королеве-испанке и кардинале-итальяшке?

Рассказали несколько скабрёзных историй, прочитали глумливые стишки. Стены таверны сотрясались от хохота, а вконец распоясавшиеся студенты ещё пуще принялись обливать грязью королеву и кардинала, которого, согласно их виршам, только и можно было отыскать, что в спальне опекунши.

И тут к их столу, сдерживая гнев от такой клеветы, подошла с подносом юная дочь трактирщика. Поспело жаркое — самое время юным легистам закусить. Очередной рассказчик умолк. Теперь все глядели на очаровательную нимфу, переходившую от одного стола к другому.

— Ну, что же ты предпримешь? — усмехаясь, спросили у Гаусельма уже захмелевшие студенты. — Неужто оставишь ту затрещину неотмщённой? Помнится, ты намеревался поговорить с юной Авророй по-другому? А ну-ка, покажи себя, а мы поглядим.

Кровь бросилась в голову Гаусельму. Склонившись над столом, он хитро подмигнул своим товарищам.

— Хотите пари? Эту прелестную дипнофору я сейчас уложу на стол, сдеру с неё одежду и буду забавляться с ней столько, сколько хватит моих сил. А потом уступлю её любому из вас.

— Гляди, не успеешь снять штаны, как она выцарапает тебе глаза, — засмеялись студенты.

— Пусть только попробует! Сначала я набью ей морду, а потом задеру подол. Думаю, после этого у неё отпадёт всякая охота сопротивляться, особенно после того, как в неё вонзится моё копьё.

— Держу пари на бутылку анжуйского, что тебе не удастся даже раздвинуть ей ноги! — воскликнул один. — Лицом она — вылитая злючка.

— На две бутылки! — предложил другой.

— На три! На два денье! На три денье! На су!

— Принимаю! — громко вскричал Гаусельм.

— Одумайся, здесь её отец! — предостерёг Готье. — Он насадит тебя на вертел.

— Сунем кляп ему в рот, затем вы будете его держать, а я на его глазах насажу на свой вертел эту курочку.

С этими словами Гаусельм, обернувшись, схватил за руку юную дочь трактирщика как раз в тот момент, когда она собиралась уже уходить.