Королева Бланка

— Лучше почитать женщину, стоящую во главе королевства, нежели чужого монарха, мечтающего прибрать это королевство к своим рукам.

— Стыдись, Тибо, ты говоришь устами этой женщины, потому что стал дамским угодником!

— Зато я не стал предателем интересов короны.

— Моя родина — Бретань, я волен выбирать себе сюзерена.

— Ты вассал французского короля, и твоя родина не Бретань. Ты герцог не по праву рождения, а потому, что был женат на наследнице Бретани — герцогине Алисе Бретонской, урождённой де Туар. По сути же, ты — всего лишь сын графа де Дрё, женатого на Иоланде де Куси. Кем бы ты был, если бы твоя покойная супруга не возложила тебе на голову герцогскую корону? Владельцем сеньории, не больше того. Высокий титул тебя развратил, ты возгордился, а гордыня — есть один из семи смертных грехов. А теперь выбирай: либо ты мой пленник и я запрошу за тебя солидный выкуп, либо ты смиришься. Последнее будет для тебя проще, ибо тебе придётся поступиться всего лишь своей честью, от которой у тебя ещё кое-что осталось.

Моклерк понял, что легко отделается. Он готов был принести целую сотню присяг, лишь бы не сидеть в тюрьме и не заставлять своё семейство оплачивать его неудачный вояж из Бретани в Дрё.

— Что я должен сделать и сказать? — спросил он, обращаясь к Тибо, как к равному, и не глядя на королеву-мать, никакой власти за которой он не признавал.

— Ты должен стать на колени перед королевой Бланкой Кастильской, поцеловать ей руку и, опустив голову, просить смиренно простить тебя.

Моклерк чуть не вскричал от негодования, в ужасе глядя на Тибо и чувствуя, что теряет дар речи. Неслыханное унижение! Не лучше ли смерть или плен, чем такой позор? Но Тибо ещё не закончил. И пленник услышал:

— Ты должен сказать, что смирился с её величеством королевой, клянёшься больше не выступать против неё с оружием в руках и приносишь клятву верности юному королю Людовику Девятому. Если же ты нарушишь данный обет, то король имеет полное право подвергнуть тебя смертной казни как государственного преступника и нарушившего клятву вассала.

Он обернулся, подозвал одного из своих людей, державшего в руке перо (Тибо всегда брал с собой писаря).

— Ты записал, Гастон? Ничего не упустил?

Тот кивнул и протянул графу пергамент.

— Хорошо. Вот документ, Моклерк, в котором записано всё то, что я сейчас сказал. Здесь будут стоять четыре подписи: одна — твоя, остальные — трёх свидетелей. Первый — я сам.

И Тибо поставил свою подпись в углу документа.

— Второй — отец Перрэн.

К нему подъехал всадник с распятием на груди. Поцеловав его, он размашисто расписался. (Такой правитель, как граф Шампанский, не мог отправиться в путешествие без духовного лица, в данном случае воинствующего монаха.)

— Третий — маршал де Плезиан. А теперь, — объявил Тибо, когда все три подписи стояли на своих местах, — ты, Пьер Моклерк, выполнишь то, что я тебе сказал, после чего поставишь свою подпись там, где укажет тебе Гастон. А для убедительности рядом с тобой будет стоять отец Перрэн с Библией в руках, на которой ты и принесёшь свои клятвы. Но не думай, что легко отделался. Если король не сможет совладать с тобой, я приду ему на помощь. Но не обещаю тебе казнь, достойную дворянина, а просто повешу тебя, как собаку. Итак, приступим. Слезай с лошади, Моклерк, королева спешилась и она ждёт.

Герцог сжал зубы. Его заставляют делать то, чего он не хочет делать, а он к этому не привык. Он должен публично (!) просить прощения, и у кого?.. Мало того, он обязан поцеловать руку. Чью?! А потом ему надлежит принести клятву верности. Кому?! Да ещё и положа при этом руку на Библию! Нарушит — и снова будет отречен. Но не беда, не в первый раз. Всех отлучали: Филиппа, Генриха, Иоанна, обоих Фридрихов, Львиное Сердце, Конрада… Пройдёт время, и снимут проклятие.

И Моклерк огромным усилием воли заставил себя стать на колени и коснуться губами руки королевы-матери. Пусть так! Забудется. Зато ему не грозит темница. Свобода дороже всего, ради неё стоит пойти на сделку с самим дьяволом!

Он сделал всё, как просил победитель, и теперь стоял молча у стремени коня, гордо подняв голову и задумчиво глядя на запад, где угасал оранжевый диск уходящего солнца.

— А теперь крикни стражникам, чтобы отворили ворота, и возвращайся в своё логово, — приказал ему Тибо. — Счастье твоё, если этот урок пойдёт тебе на пользу, если же нет — пеняй тогда на себя. Граф Шампанский не привык бросать слов на ветер.

Моклерк вскочил в седло и, не оборачиваясь и не проронив ни слова, тронул коня. Оставшиеся в живых его всадники последовали за ним.

Проводив его взглядом до ворот, Тибо повернулся к одному из своих сподвижников.

— Клостраль, скажи наёмникам, пусть принимаются за работу. — И он кивнул на мёртвые тела. — Это их добыча. Таков закон войны.

По команде своего вожака рутьеры бросились ловить лошадей, собирать оружие и снимать доспехи с убитых воинов. Граф Шампанский был прав: закон войны позволял такие действия и оправдывал их.

Бланка уже сидела в седле. Тибо подъехал, улыбнулся.