Королева Братвы и ее короли

Машина плавно трогается, сопровождаемая охраной. Я коротко оглядываюсь назад, отмечая их бдительные глаза, сканирующие каждую тень.

— Лука усилил охрану. Камеры повсюду, охранники сменяют друг друга. В доме как в Форт-Ноксе.

— Такое ощущение, что мы на войне, — пробормотала она, глядя в окно.

— В каком-то смысле так и есть.

Лана поворачивается ко мне, в ее взгляде мелькает прежний огонь.

— Я боюсь, Джулия. За моего ребенка. За всех нас.

— Я знаю, — признаю я. — Но страх заставляет нас быть острее. И мы есть друг у друга. Мы не одиноки в этом.

Больница вырисовывается впереди, как маяк в ночи. Лана смотрит на нее, и выражение ее лица становится все более решительным.

— Давай сделаем это. Ради ребенка.

— Ради ребенка.

В стерильном полумраке больницы я беру на себя ответственность, как всегда делаю в трудных ситуациях. Разбирая бумаги, шепча заверения, я веду Лану в смотровую. Она как сестра, сейчас она более хрупкая, чем я когда-либо видела ее. Я осторожно укладываю ее, сердце тяжелое, но голос твердый.

— Я сейчас выйду, хорошо? — Она кивает, в ее глазах море невысказанных страхов.

Выйдя на улицу, я чувствую, что коридор стал холоднее и опустел. Я плотнее натягиваю на себя куртку — тщетная защита от холода неопределенности. В тишине вибрирует телефон. Неизвестный номер. Я не обращаю на него внимания, все мои мысли заняты Ланой и той запутанной неразберихой, в которой мы оказались. Но он звонит снова, настойчиво. И еще раз. На четвертом звонке любопытство берет верх над моим нежеланием. Я отвечаю.

— Алло?

— Привет, Джулия.

Этот голос. Он пробивается сквозь годы, сквозь тщательно выстроенные стены. У меня перехватывает дыхание, пульс учащается. Черт, этот голос… Воспоминания нахлынули, непрошеные, нежеланные. Это он. Должен быть он. Почему именно сейчас? Чего он хочет?

— Роман…

— Мы можем поговорить? — Его голос нерешителен, что резко контрастирует с тем Романом, которого я помню, — уверенным, прямым.

Я растерялась, во мне боролись осторожность и преданность.

— Ты же знаешь, Лана в ярости. Говорить с тобой… это не просто рискованно, это практически подписание моего собственного смертного приговора. — Мои слова резкие, это защитный механизм от потрясений, которые вызывает его присутствие.

Он замолкает, и в этой тишине я почти слышу, как он борется со своими собственными дилеммами. Затем:

— Не могла бы ты выйти в переулок? Нам нужно поговорить с глазу на глаз.

Серьезность в его тоне задевает меня, несмотря на возведенные мной стены.

— Роман, сейчас не время. Лана здесь, в больнице, ее чуть не зарезали.

На другом конце линии раздается резкий вдох, пауза затягивается.

— Что?! С ней все в порядке? Кто это сделал?

Обвинение тяжело ложится на язык, как горькая пилюля.

— Ты, Роман.

— О чем ты, блядь, говоришь, Джулия?

— Ты… Лана думает, что это ты заказал. — Слова звучат как предательство, когда я озвучиваю подозрения Ланы, давая им воздух.

На мгновение воцаряется тишина, которая кричит громче любых слов. Затем в его голосе появляется отчаяние, а в мольбе — грубые нотки.

— Это был не я, Джулия… Ты меня знаешь.

— Я больше не знаю, во что верить, Роман.

— Мне нужно поговорить с тобой. Пожалуйста, не могла бы ты выйти в переулок? Я бы не просил, если бы это не было важно.

Серьезность в его голосе задевает что-то внутри меня, несмотря на стены, которые я возвела за прошедшее время. И все же риск нависает тенью над его просьбой.

— Роман, ты понимаешь, о чем просишь? Когда Лана так зла, я рискую жизнью, разговаривая с тобой.

Он снова замолкает, тяжелый вздох проносится по линии.

— Я знаю, я знаю, что это много. Но я клянусь, Джулия, я не имею никакого отношения к тому, что случилось с Ланой. Ты должна мне поверить.

Моя решимость колеблется, его мольба пробивает трещины в моей решимости. Роман, которого я знаю, с которым я выросла, не мог быть способен на такую жестокость. Да и мог ли?

— Роман, это… это нелегко. Лана уверена, что за всем этим стоишь ты. Почему она так думает, если нет никаких причин?

— Я не знаю, но я должен объяснить. Лицом к лицу. Пожалуйста, Джулия.

Тяжесть его просьбы, искренность в его голосе борются с преданностью, которой я обязана Лане. Это перетягивание каната, его отчаянная потребность в понимании на фоне боли и подозрений Ланы.

Наконец, глубоко вздохнув, что мало помогает успокоить мое бешено колотящееся сердце, я принимаю решение.

— Хорошо, Роман. Но это рискованно, и если Лана узнает…

— Не узнает, обещаю. Спасибо, Джулия. Спасибо.

Завершив разговор, я почувствовала, что во мне поселилась смесь ужаса и решимости. Выйдя в холодную чистоту переулка, я приготовилась к предстоящему разговору. Что ему от меня нужно? Не совершаю ли я ошибку, доверяя ему?

19

ЛАНА