Королева Братвы и ее короли

Лежа на кушетке для обследования, я представляю собой коктейль из раздражения и бушующих гормонов. Комната слишком светлая, слишком клиническая, а гель для ультразвука? Чертовски холодный на коже, заставляет меня дрожать и сжимать зубы. Я задерживаю дыхание, но не от предвкушения, а потому что пытаюсь не наброситься на следующего человека, который говорит со мной слишком спокойным, успокаивающим тоном.

Затем стук в дверь прерывает мою безмолвную тираду.

— Входите, — говорит врач, не отрываясь от своих приготовлений. Ей около сорока лет, добрые глаза увеличиваются за очками, которые постоянно сползают на нос. Ее волосы стянуты в практичный хвост, но несколько прядей восстают против его фиксации.

Дверь распахивается, и входит Лука. Конечно, Лука.

Доктор приостанавливается и смотрит на него со смесью любопытства и настороженности.

— А вы?

Лука не теряет ни секунды.

— Я отец ребенка. Извините, я опоздал.

И тут, несмотря на себя, на моем лице появляется улыбка. Язвительные реплики и гормональные раздражения в стороне, Лука умеет меня обезоружить.

Врач, удовлетворившись введением или, возможно, решив не задавать лишних вопросов, возвращается к своей задаче. Она начинает водить сканером по моему животу, и изображение нашего ребенка оживает на экране рядом с нами.

Лука подходит к нам, и его присутствие внезапно успокаивает стерильную комнату. Он берет мою руку в свою — жест, настолько полный надежды и страха, что почти лишает меня сил. Его прикосновение теплое, успокаивающее.

Пока врач работает, рассказывая на мониторе об особенностях крошечной формы нашего ребенка, реальность всего этого становится все более очевидной. Это ребенок. Наш ребенок. Растет внутри меня, не обращая внимания на хаос мира, который ему предстоит унаследовать.

Большой палец Луки потирает маленькие кружочки на тыльной стороне моей руки, и я внезапно испытываю огромную благодарность за его присутствие.

Голос доктора прорезает тишину, клинический, но с оттенком скептицизма.

— Итак, вы поскользнулись и упали во время принятия душа, верно?

Я прочищаю горло и киваю.

— Да, это так, — отвечаю я, ложь неловко сидит у меня на языке. Я быстро добавляю: — Я просто хочу убедиться, что с моим ребенком все в порядке.

Взгляд доктора задерживается на мне на мгновение дольше, чем это удобно, выражение ее лица не поддается прочтению. Затем, не говоря ни слова, она возвращает свое внимание к экрану УЗИ, ее движения целенаправленны, поскольку она продолжает осмотр.

В комнате снова воцаряется тишина.

Я затаила дыхание, следя за лицом врача в поисках любого знака, любого намека на то, как поживает ребенок. Секунды тянутся вечностью, каждая из них тяжелее предыдущей. Затем, нарушив тишину, раздается быстрый, ритмичный звук, которого мы так долго ждали, — сердцебиение ребенка. Сильное и четкое, оно заполняет комнату.

Меня охватывает облегчение, такое сильное, что почти физическое. Я выдыхаю, и откуда-то из глубины души вырывается смех.

— Это наш ребенок, — говорю я, поворачиваясь к Луке, в моих глазах блестят слезы, которым я не желаю дать упасть.

Улыбка Луки повторяет мою собственную, смесь облегчения и благоговения.

— Наш ребенок, — повторяет он.

Доктор наконец поднимает глаза от экрана, на ее губах играет призрак улыбки.

— Все выглядит хорошо. Ребенок, похоже, хорошо себя чувствует, несмотря на испуг.

— Спасибо, — выдыхаю я.

Когда врач передает мне салфетку и уходит, оставляя нам видимость уединения в стерильной комнате, Лука берется за дело с нежностью, которая удивляет меня каждый раз. Он осторожно стирает холодный гель с моего живота.

Я наблюдаю за ним, за этим сложным человеком, который поддерживал меня в бури и в штиль, и чувствую, что мое сердце раздувается от эмоций, которым нет названия. Именно в эти спокойные моменты я вижу его отчетливо — не только суровую внешность, но и человека, которому не все равно, который действительно небезразличен.

— Спасибо, что пришел, — говорю я, и наши глаза встречаются.

Лука поднимает взгляд, его глаза встречаются с моими, и в них я вижу отражение своих собственных бурных чувств — страха, надежды, решимости.

— Я бы нигде больше не был, — отвечает он.

В этот момент, когда его рука все еще лежит на моей коже, а мир за окном ждет, что он снова обрушится на нас, я позволяю себе минуту уязвимости.

— Я знаю, — признаю я, позволяя стенам, которые я возвела вокруг своего сердца, немного треснуть. — И я рада, что ты здесь.

Как раз в тот момент, когда я собираюсь спустить ноги с кровати, готовая встретиться с внешним миром с его бесконечными сложностями, внезапный трепет в животе заставляет меня остановиться. Это похоже на тайное рукопожатие, крошечный бунт против жизни, которую мы создали, дающий о себе знать.

— Ты это почувствовал? — Я задыхаюсь, мое раздражение по поводу холодного геля, больницы и всей этой чертовой ситуации растворяется в удивлении.

Рука Луки замирает на моей коже, его глаза расширены от предвкушения.

— Что почувствовал? — В его голосе смешались волнение и растерянность, какие бывают у детей, когда им говоришь, что в снежный день школы не будет.