Королева и лекарь

– Они собирались вернуться. Это ясно. Они почти все оставили здесь, – повторяла Саша. – В день моего отплытия деревня полнилась людьми. Конечно, им было страшно, но при этом в воздухе витало возбуждение. Предчувствие приключения.

– Все эти люди тоже были Ткачами? – спросил Кель.

– Многие из них… Да.

– Куда они могли пойти? Те, которые не бежали за море?

– В Каарн. Король… То есть Арен… – Саша споткнулась на его имени, и Кель почувствовал, что ей неловко – будто она предавала мужа каждым произнесенным словом. – Арен считал, что всем лучше держаться вместе. Как ты.

– Но они не вернулись. Они же должны были вернуться… в конце концов?

– Да. Если бы только им не было безопаснее в Каарне. Если бы… оставалась угроза.

– Но угрозы нет. А вокруг полно вина и зерна. Вся мебель в домах на месте. Кто-то же должен был вернуться. – Кель осекся: Саша знала все это и без него. Ни к чему было утяжелять ее ношу очевидными наблюдениями. Он не стал спрашивать, что они будут делать, если в Каарне окажется так же пусто, как в бухте Дендар.

Путники встретились на причале с полными руками находок. Половина из них лишилась всего имущества, когда затонул корабль, однако никто не решился воспользоваться чужой одеждой или забрать с кроватей покрывала. Келю оставалось лишь надеяться, что, когда они прибудут в Каарн, сапожники не станут слишком внимательно приглядываться к его ботинкам.

– Цыплята! – с торжеством объявил Айзек, потрясая в воздухе обезглавленными тушками. – Джеда поймал еще больше. Они просто бегали по улице, представляете? А ведь вольгары едят цыплят. Будь они здесь, ни одного не оставили бы. Это же хороший знак, капитан?

Кель медленно кивнул:

– Да. Хороший знак и еще лучший ужин. На постоялом дворе кухня размером с замковую. Айзек, бери повара и иди разводить огонь. Сегодня мы будем ночевать здесь. Отправимся в Каарн с утра.

Они отыскали в кладовых масло и плотно запечатанные бочонки с мукой и натаскали кипятка в железные ванны, которыми были оборудованы гостиничные комнаты. В тот вечер они наелись, как короли, набив животы чужим хлебом, и отмылись чужим мылом, однако никто не остался ночевать на берегу, если не считать пары гвардейцев в конюшне. Хотя в гостинице было предостаточно комнат и кроватей, путники предпочли спать на корабле. Гавань своим безмолвием напоминала кладбище.

Саша ушла в каюту, и Кель вытянулся у ее двери на лежанке, которая едва поместилась в узком проходе. Джерик должен был сменить его на посту в середине ночи. Та обещала быть беспокойной: Келя нимало не радовал приезд в Дендар, и стоило ему прикрыть глаза, как под веками вспыхивали тревожные образы. Копье погружалось в мягкое подбрюшье кальмара, тот начинал опускаться на дно и на полпути превращался в Ариэль Фири – с остекленевшими глазами и мертвенно-бледными конечностями. Кель не мог знать точно. И не мог поверить, что угрозы больше нет.

Через час, когда последние шорохи на корабле стихли, а мерный плеск волн почти его убаюкал, дверь в Сашину каюту приоткрылась. Девушка выскользнула в коридор и присела напротив, подтянув колени к груди. На ней была шелковая сорочка цвета слоновой кости, благопристойная во всех отношениях, но из-под каймы выглядывали босые ступни, и сердце Келя снова сжалось от тоски. Не сдержавшись, он быстро коснулся нежных пальцев – и тут же отдернул руку.

– В Каарне ты уже не сможешь спать под моей дверью, – мягко сказала Саша. Ее волосы пахли розами, хотя под глазами залегли глубокие круги. Келя не единственного мучили вопросы без ответов.

– Каждая крыса на этом корабле знает, что я в тебя влюблен. Все слышали глашатая в Джеру Все знают, что между нами было. Думаешь, я не вижу, с какой жалостью и любопытством на меня смотрят? Они знают всё. Я должен держаться в стороне, чтобы не запятнать твою честь. Но не могу. Как иначе я тебя защищу?

– Я понимаю. Но одно дело – нечаянное предательство, и совсем другое – сознательное.

– Да, – кивнул Кель. – Когда мы прибудем в Каарн, ты должна будешь все рассказать королю. Он не может единственный оставаться в неведении.

– Я ему скажу, – прошептала Саша с горечью. – Я предала его, полюбив тебя, и предала тебя, вернувшись к нему.

– Ты мне ничего не должна. Если не было злого умысла, нет и предательства. Я знаю, зачем я здесь. Не для того, чтобы бросить вызов королю.

– Разум говорит мне остаться с тобой, но долг велит оставить. И это ощущается как предательство. Я предаю себя. Тебя. Короля Арена. И не знаю, как все исправить.

Кель помолчал, позволяя ей восстановить самообладание, а себе – обдумать эти слова. Наконец он сказал первое, что пришло в голову.

– Некоторые вещи нельзя исцелить. Только перетерпеть, – прошептал он и сам поморщился. Это была правда, но такие слова скорее пристали бы Тирасу. У прежнего Келя они вызвали бы негодование – просто потому, что терпение означало для него смирение с болью. Но он хотел победить страдание, а не уживаться с ним.