Королева красоты Иерусалима

Она подносит бутылочку ко рту Габриэлы, но та из последних сил ее отталкивает. Тогда она смачивает, как ей сказала врач, пеленку и вкладывает влажную ткань ребенку в ротик, но Габриэла отворачивается и отказывается сосать.

Бекки не спускает ее с рук, не кладет в кроватку – она боится, что если ее худенькие руки перестанут обнимать малышку, с той может случиться что-то ужасное. Ответственность за жизнь Габриэлы лежит на плечах Бекки, а она сама ведь еще девочка, она ходила в школу, пока не началась война. Даже ее отец не может справиться с ситуацией, он плачет как ребенок, он сломлен, раздавлен от одной только мысли, что дочка может не выкарабкаться.

Когда доктор Каган узнала, что у Рахелики дома грудной ребенок, то запретила ей приходить в больницу: она может заразиться и заразить Боазико. И теперь бедняжка каждый день приходит и стоит во дворе, а Бекки берет малышку на руки и подносит к окну, чтобы Рахелика могла ее увидеть. И только потом Рахелика идет к Луне и сидит у ее кровати.

Луна не знала о состоянии Габриэлы. На семейном совете было решено ничего ей не рассказывать. Она и так просила не приносить ей ребенка, она и так была поглощена своей болью и своими неприятностями и ни о чем не спрашивала. Вот когда окончится война, когда Луна выздоровеет и Габриэла выздоровеет тоже, – вот тогда и расскажем ей, думала Рахелика. Все будет хорошо, Луна проторит дорожку к дочке, они еще наверстают упущенное.

Состояние Габриэлы все ухудшалось, и сердце Давида готово было разорваться, когда он брал ее на руки. Она больше не плакала – не было сил. Ее милое личико пожелтело от постоянной боли, в глазах читалась апатия. Малышка больше не смеялась, завидев его, не тянулась к нему, чтобы он взял ее на руки. И он не мог этого выдержать и плакал как ребенок. О господи, Бекки всего пятнадцать лет, а по сравнению с ним она стойка как кремень. Да и другие женщины семьи Эрмоза – Рахелика и Роза – мужественней, чем он. А он размякает как женщина, когда дело касается его дочери. Он не знает, за кого больше волноваться – за жену или за дочь, за кого в первую очередь молиться. И вместо того, чтобы молиться, он плачет. Не в темноте, не тайком – открыто: держит на руках умирающую дочь, прижимает к себе маленькое тельце и безутешно плачет.

Бекки спешит забрать у него Габриэлу. Она ничего не говорит, не пытается его утешить, успокоить, просто молча берет ребенка. Давид целует Габриэлу в лобик и выходит из палаты, торопливо сбегает по лестнице, почти бежит – прочь из больницы, он не в состоянии выносить этот смертный ужас, которым пропитан здешний воздух.

Из-за болезни Габриэлы ему пришлось отказаться от службы в охране и обороне, теперь он курьер, развозит на мотоцикле уведомления между постами. Он заводит мотоцикл, но вместо того, чтобы вернуться в штаб, едет куда глаза глядят. Проехать можно не везде, некоторые улицы перегорожены. Ощущение заброшенности исходит от Иерусалима. Город выглядит как после землетрясения – развалины, клубы дыма, люди бродят как тени, ища убежища от падающих с неба снарядов. Центр города обстреливают каждый день, всегда шумные и бурлящие улицы Яффо, Бен-Иегуда и Кинг-Джордж опустели. Решетки магазинов опущены, окна домов темны, никто не входит и не выходит.

Бесцельная езда не только не помогает ему – наоборот, еще больше угнетает. Он потерпел поражение, Иерусалим потерпел поражение. Арабский легион захватил Атарот и Неве-Яаков. Кибуц Бейтха-Арава возле Мертвого моря тоже покинули жители. Старый город пал, и, если не случится чудо, падет и Новый город.

Если бы через месяц после того, как я заболела дизентерией, не была проложена Дерех-Бурма[102], вряд ли я бы выжила. Как только была прорвана блокада Иерусалима, в город доставили лекарства. Постепенно мне становилось лучше, я начала есть, прибавлять в весе и, как это бывает с малышами, ко мне сразу же вернулись жизнерадостность и жажда жизни. Теперь, когда отец приходил меня навестить, я издавала радостные вопли, размахивала ручками и смеялась, а он зарывался лицом в мой животик, смешно мурлыкал, подбрасывал меня вверх и был безмерно счастлив.

После двух месяцев, проведенных в больнице, я вернулась домой. Радость от моего возвращения была единственным просветом в жизни семьи Эрмоза в те дни. Мамино состояние немного улучшилось, но даже сейчас, через несколько месяцев в больнице, ее жизнь все еще оставалась в опасности.

Мой папа вернулся к службе в обороне Иерусалима и каждую ночь лежал на позиции с оружием наготове. Наутро, когда его приходили сменить, он спешил в больницу к жене, а когда приходила Бекки или Рахелика, бежал домой к дедушке и бабушке, чтобы побыть со мной, пока не придет время возвращаться на позицию. В те дни ему удавалось спать лишь три-четыре часа в сутки, а порой и меньше.