Королева красоты Иерусалима

– Ну боника, ну куколка, скажи «мама», как ты говорила дома, скажи, моя девочка!

Но я, скривившись, отказалась повторять «мама» и расплакалась еще громче.

– Ладно, Давид, забирай ее домой, – сказала мама.

– Я просто хочу, чтоб она с тобой познакомилась, чтобы знала, что ты ее мама…

– Она будет знать. Вернусь домой, и все наладится. А сейчас забери ее, мне нехорошо, когда она так плачет.

– Береги себя, – сказал он. – Я приду завтра.

Давид еще раз поцеловал жену и вышел из больничных ворот. Он был разочарован встречей мамы с дочкой, но твердо решил не отступать. Нужно все равно приходить к Луне с Габриэлой, девочка должна привыкнуть к своей маме; не может же она плакать при встрече каждый раз, точно видит чужого человека.

А Луна с большим трудом поднялась по лестнице, доковыляла до своей палаты, до своей кровати, забралась под одеяло, не снимая халата, и укрылась с головой. – Луна, все в порядке? – спросил Рыжий.

Она не ответила.

– Ну как прошла встреча с дочкой? – продолжал он допытываться.

– Она даже не знает, что я ее мама, – пробормотала Луна. – Я для нее чужой человек.

– Это естественно, она же не видела тебя много месяцев, – пытался он ее утешить.

– Нет, это неестественно. В наших отношениях нет ничего естественного.

9

Вот уже много ночей подряд Габриэлю не удается проспать больше часа подряд. Один и тот же сон преследует его каждую ночь. Во сне он бежит, пересекает поля, пересекает горы, пересекает моря, пересекает океаны. «Куда ты бежишь, Габриэль? – слышит он во сне сладкозвучный женский голос. – Куда ты бежишь?» Но он не отвечает и продолжает бежать. Он тяжело дышит, но не в силах остановиться, не в силах замедлить бег, он бежит, и бежит, и бежит… И тогда – всегда в одном и том же месте, в одно и то же время – внезапно и ниоткуда появляется она. Она бежит впереди него, и он пытается ее догнать – ту девушку, которую не видел уже двадцать пять лет, золотоволосую и синеглазую. Он протягивает руку, чтобы дотронуться до нее, но не может приблизиться, она обгоняет его, ускользает от него. И каждый раз, когда он почти уже догнал ее и вот-вот коснется, он просыпается весь в поту, с мучительным чувством утраты.

Габриэль хочет сесть в постели, хочет пить, во рту у него пересохло, но он не может встать самостоятельно, он должен разбудить Розу, чтобы она помогла ему встать, но как же он ее разбудит, как посмотрит ей в глаза, если причиной тому, что он нуждается в ее помощи среди ночи, девушка с золотыми волосами, память о которой всю жизнь не позволяла ему любить свою жену так, как мужчина любит женщину.

Он лежит с открытыми глазами и молит Бога положить конец его страданиям. Лучше умереть, чем так жить. Разве это жизнь? Больной человек, который пальцем не может пошевелить без посторонней помощи, зависящий от милости жены и дочерей. Опостылела ему такая жалкая жизнь.

Когда Роза утром приходит будить мужа, она застает его лежащим с открытыми глазами.

– Доброе утро, керидо, – говорит она ему.

Он не отвечает.

– Буэнос диас, – делает она еще одну попытку. – Как ты сегодня, керидо?

Он продолжает молчать.

– Габриэль, что случилось? Тебе плохо?

Роза кладет руку ему на лоб. Напуганная, садится к нему на кровать, наклоняется к его губам. Ощущает его дыхание и успокаивается: он жив. Встает с кровати и идет в соседнюю комнату.

– Рахелика, – говорит она дочери, которая кормит ребенка. – Твой отец лежит как мертвый и не говорит ни слова.

– Как это?

– Я с ним говорю, а он мне не отвечает.

Рахелика отнимает Боаза от груди, и он разражается горьким плачем.

– Подержи его, – просит она мать и бежит к отцу.

– Папа, с тобой все в порядке? – спрашивает она с тревогой.

Он молчит.

– Папа, не пугай меня, у меня и так забот по горло.

Но Габриэль молчит.

– Папа, умоляю тебя, – она становится на колени перед кроватью, – мы не выдержим, если с тобой что-то случится, пожалей нас, сейчас не время молчать, папа, если у тебя что-то болит, скажи!

– Что случилось? – спрашивает Давид, который только что проснулся.

– Отец нашел время дать обет молчания, – отвечает Рахелика.

– Иди к ребенку, он орет так, будто его режут, я тут останусь.

Боаз успокаивается только когда Рахелика снова прикладывает его к груди. Но теперь и Габриэла проголодалась, она тоже начинает плакать. Бекки берет бутылочку с молоком, которое заблаговременно сцедила Рахелика, выливает в кастрюльку и подогревает на керосинке.

– Не перегрей, – говорит Роза, – а то обожжется.

– Я точно знаю, сколько нужно греть, я уже сама могу быть мамой, я готова, – говорит Бекки с гордостью. – Твоя правда, ты и впрямь готова. Вот вернется твой Эли с войны, и, даст бог, через два-три года сыграем свадьбу.

Стоило ей упомянуть Эли, как Бекки тут же принимается горько плакать.

О боже, все сошли с ума, думает Роза. Габриэль, Рахелика, малыши, а теперь еще и Бекки… Она одна держится как скала, хоть у нее уже нет сил даже дышать.

Давид, оставшийся с Габриэлем, растерян, он прохаживается между окном и кроватью, на которой лежит тесть. Никогда он не оставался с ним наедине и не знает, как себя вести.