Королева красоты Иерусалима

– Габриэль, – обращается он к тестю, – как вы себя чувствуете сегодня?

Удивительно, но Габриэль, молчавший, когда к нему обращалась жена и когда дочь умоляла его ответить, поворачивает к нему лицо и отвечает:

– Чтоб все мои несчастья так себя чувствовали.

– Ну тогда все в порядке, – облегченно смеется Давид. – Я тоже так себя чувствую. А я уж испугался, что вы решили устроить нам веселую жизнь и разболеться!

– Ну здоровым я уже не буду, я старый и больной, и жизнь моя выеденного яйца не стоит. Я жду не дождусь дня, когда смогу вернуть душу Всевышнему.

– Боже упаси, что вы такое говорите! Вы еще не старый, вам нет и пятидесяти.

– Я стар, дорогой зять, и стар не годами. Я жалкий калека, пользы от меня как от козла молока; даже встать с постели я не могу сам, даже чтобы помочиться, мне нужна помощь. К чему мне такая жизнь, если и те остатки самоуважения, что у меня были, Господь отнял, если я вынужден просить жену подтереть мне задницу!

Давид молчит. Он ошеломлен откровенностью Габриэля. К таким излияниям он не готов; он ожидал вежливой беседы, как это было у них заведено, когда они с тестем выказывали друг другу уважение. Он нервно расхаживает по комнате, моля Бога, надеясь, что Роза или одна из невесток войдет в комнату и вызволит его из неловкой ситуации, но никто не входит, и у него помимо воли вырывается:

– Что я могу для вас сделать, дорогой тесть? Как я могу помочь?

– Ты можешь беречь мою дочь, – отвечает ему Габриэль. – Сам я уже не могу.

Давид облегченно вздыхает. Он уже боялся, как бы тесть не попросил о чем-нибудь и в самом деле конфузном – скажем, подтирать его или расстегивать ему брюки и помогать мочиться.

– Я буду ее беречь, даю вам слово.

– Луна молода, она окрепнет, выздоровеет и вернется домой к тебе и к Габриэле. И береги себя, чтобы с тобой ничего не случилось, когда ты там, на позициях. – Не беспокойтесь, Габриэль, война закончится, Луна выздоровеет и вернется домой. А вы будете жить до ста двадцати.

– Давид! – Габриэль кивком останавливает словоизлияния зятя. – Поклянись всем самым дорогим, что ты будешь беречь Луну как зеницу ока.

– Клянусь!

– И как только Луна выздоровеет, вы родите еще ребенка, и на этот раз ты назовешь его именем своего отца, а потом у вас будут еще дети, и у вас будет большая семья…

– Клянусь!

– Знаешь, пока на свет не появилась Луна, я словно не жил; она вернула мне вкус к жизни, и я этого не забываю. Дня не проходит, чтоб я об этом не думал.

Как интересно, думает Давид, Габриэла тоже вернула смысл моей жизни.

– Луна любит вас больше всех на свете, – говорит он тестю. – Она и дочь свою назвала вашим именем, назвала девочку мужским именем, так сильно она вас любит. Это правда: она любит вас больше, чем меня, и больше, чем свою дочь.

Однажды, придя в больницу, Давид не застал Луну в палате.

– Где моя жена? – спросил он у медсестры.

– Она в кабинете у профессора, – ответила та.

Он сел на скамейку в коридоре и стал ждать. Из палаты доносились взрывы хохота. Раненые сдружились:

пройденный вместе нелегкий и долгий путь сближает. – Привет, дружище! – Гиди-Рыжий остановил свою инвалидную коляску рядом с Давидом.

– Привет-привет.

– Ждешь Луну? – поинтересовался Гиди.

– Да, – кивнул Давид.

– Уже оформил выписку?

– Какую выписку?

– Ну Луну же выписывают.

– Что? Когда?

– Сегодня. Она тебе не сказала?

– Нет, – Давид даже не пытался притвориться, что не удивлен.

– Профессор сейчас разговаривает с ней в кабинете, а потом она пойдет домой.

– А когда стало известно, что ее выписывают?

– Три дня назад. Профессор сказал, устроим ей прощальную вечеринку.

Давид пытался переварить свалившуюся на него новость. Луна уже три дня знает о том, что ее выписывают из больницы, и не сказала ему ни слова? Ему уже давно кажется, что она предпочитает оставаться в больнице, в обществе своих раненых товарищей, а не вернуться домой, к нему и к дочери, – и, похоже, это действительно так. Он крепко зажмурился, пытаясь обуздать гнев, поднимающийся к горлу, побагровел и с силой ударил кулаком по скамейке.

– Не принимай близко к сердцу, – успокаивал его Гиди. – Дело не в тебе. Она боится возвращаться домой, еще не чувствует себя достаточно здоровой. Видно, она ничего тебе не рассказала, чтобы ты не огорчался, если ее все же оставят в больнице.

Давид глубоко вздохнул. Как получилось, что Рыжему известно о его жене больше, чем ему самому? Судя по всему, он ее уже совсем не знает, не представляет, чего она хочет, они ведь толком не разговаривают.

Наконец Луна вышла из кабинета профессора, злая и расстроенная.

– Профессор выписывает меня, – обратилась она к Гиди, словно не замечая мужа. – Но я не хочу домой, я еще недостаточно окрепла, – и она разрыдалась.

– Луна, – голос Гиди звучал очень мягко, – это больница, а не санаторий.

– Ты не понимаешь, – всхлипывала она, – я боюсь, что у меня швы разойдутся.