Королева красоты Иерусалима

Жизнь в доме Эрмоза стала для папы совершенно невыносимой. Ему осточертело спать на диване в гостиной, его угнетал вид тестя, который с каждым днем все больше погружался в свою болезнь, ему опротивело ворчание тещи, которая становилась все сварливее, и его выматывали постоянные ссоры с Луной.

Когда мне исполнилось два с половиной года, меня записали в детский сад в Рехавии. Мама ни за что не соглашалась отдать меня в детский сад в Охель-Моше. – Для своей дочери я хочу только самое лучшее, – заявила она папе.

Папа пожал плечами: удивительно все-таки, дочкой она совсем не занимается, почти не обращает на нее внимания, но хочет для нее самое лучшее.

Но мама и в этот раз настояла на своем. Она сама отводила меня в садик и забирала оттуда, и это было единственное время, которое мы проводили вместе. Каждое утро мы с ней входили в железные ворота детсада, и мама прощалась со мной возле высокого фикуса. В отчаянной попытке привлечь хоть немного ее внимания я устраивала душераздирающие сцены прощания. Я плакала, бросалась на землю, хватала ее за ноги, не давала ей уйти, и мама не знала, что делать.

– Прекрати, – злилась она, – перестань устраивать спектакль!

Но чем больше она злилась, тем громче я орала, ставя ее в неловкое положение перед другими мамами. – Отводи свою дочь в сад сам, у меня нет сил на ее истерики, – жаловалась мама папе. – Она позорит меня перед всеми матерями из Рехавии, дети из курдского квартала и те ведут себя лучше.

Если мама упоминала курдский квартал, это означало, что ее терпению пришел конец; это была ее манера сообщать, что я из нее уже всю душу вымотала. Моя мать люто ненавидела курдский квартал, она вновь и вновь повторяла, что раньше, до появления курдов с тучей детей, он назывался Зихрон-Яаков и вообще был сефардским кварталом. И сколько бы папа ни твердил ей, что она говорит глупости и что курды жили в курдском квартале испокон веков, это было бесполезно. Она была убеждена, что курды подло завладели кварталом, который раньше принадлежал сефардам, так же как Мордух завладел лавкой.

Из-за бедственного положения дедушка с бабушкой были вынуждены покинуть Охель-Моше. Они сдали свой дом и сняли две комнаты у семьи Барзани в курдском квартале, а на разницу в деньгах жили.

Как мама плакала, когда нам пришлось перебраться в курдский квартал!

– Только нищие живут здесь, – бросила она папе.

– Неправда, – возразил он. – Курды, которые живут здесь, вовсе не нищие, это живущие здесь сефарды нищие. Как мы.

Еще больше, чем курдский квартал, мама ненавидела семью Барзани, владельцев дома. С тех пор как курд Мордух обобрал дедушку Габриэля и выманил у него лавку за какие-то жалкие пятьсот лир, все курды стали для нее одинаковы. Она считала Мордуха виноватым во всех бедствиях, что обрушились на семью. Один курд запятнал в ее глазах весь народ.

Почти с первого же дня, как семья Эрмоза переехала во двор семьи Барзани, начались ссоры. Больше всех страдала от этого Роза, у которой всегда были тесные дружеские отношения с соседями (кроме истории с убийством Матильды Франко). Но вот поди ж ты – с семьей Барзани каждая мелочь приводила к ссоре. Роза мыла двор, а они жаловались, что грязная вода стекает на их сторону; госпожа Барзани развешивала белье, а Роза жаловалась, что та вешает свои тряпки на ее веревках; госпожа Барзани разводила огонь в табуне и готовила традиционную каду с сыром, а Роза кричала, что дым идет в ее окна… Дня не проходило без конфликта между соседями.

– Боже праведный, я даже поругаться с ней не могу по-человечески, – плакала Роза, – она не говорит на спаньолит, а я не знаю курдского.

У нее уже горло болело от крика. Порой она звала на помощь Луну, и та открывала такой рот, что соседи прятались дома и закрывали окна. Только Габриэлу они любили, и девочка, словно назло семье, любила их. Не раз на своем зеленом автомобильчике, который ей купил Давид, она заезжала на их половину, и они не только не прогоняли ее, но радовались ей, словно она была их внучкой.

– Если я еще раз услышу, что ты на своей машинке поехала к курдам, – кричала на Габриэлу Луна, – я тебе руки-ноги переломаю!

– Что ты хочешь от девочки, – вмешивался Давид, – какое ей дело до соседских ссор, она же еще ребенок!

– Ребенок не ребенок, но моя дочь не будет ходить к курдам! Я хочу, чтобы ты построил забор между их двором и нашим.

Назавтра Давид принес проволочную сетку и перегородил двор.

Барзани сначала угрожал, что выгонит семью Эрмоза, и жутко скандалил, но в конце концов понял, что это единственный способ положить конец затянувшемуся конфликту.

– Если бы не малышка, вышвырнул бы всю семью на улицу, – решил он все-таки оставить за собой последнее слово.

– Так уж оно устроено: прав тот, у кого больше прав, – капитулянтски изрекла Бекки. – Ничего не поделать, сила на стороне курдов.

– Это почему еще? – разозлилась Луна. – Они что, такие богатые приехали из Курдистана? Голые и босые они приехали!

– А как же они разбогатели? – спросила Бекки.

– Нашли деньги в Шейх-Бадер, – усмехнулась мать.