Королева красоты Иерусалима

– С ума сойти! Мама умерла бы еще раз от одной только мысли, что вы пользовались гостиной не для приема гостей. А где они сейчас?

Рони посерьезнел.

– Папа хотел, чтобы ты пришла домой. Он сказал Вере, чтобы она взяла детей и ушла к себе домой.

– Навсегда?

– Нет, только пока ты привыкнешь, пока согласишься принять ее. Я думаю, он хочет на ней жениться. – Что?!

– Не будь ребенком, Габриэла, прими наконец Веру. Она правда хорошо к папе относится. Она и ко мне хорошо относится – готовит для меня, стирает мою армейскую форму, когда я прихожу на побывку, заботится обо мне. Она хорошая женщина.

– Предатель, – отрезала я. – Не ждала от тебя такого.

– Мама умерла, Лела, – мягко сказал он.

Так он называл меня в детстве, когда еще не мог выговорить мое имя.

– Ты не скучаешь по ней?

– Скучаю. Но я смотрю на вещи трезво. И сейчас папина женщина – Вера.

– В том-то и дело, что она была папиной женщиной еще тогда, когда мама была жива. Он все время изменял маме.

– Я не хочу этого слышать. Жизнь коротка; посмотри, какой молодой умерла мама. Не хочу я копаться во всем этом дерьме – и тебе не советую. Незачем все время злиться и оглядываться на прошлое.

Но я продолжала злиться. Я была так зла, что уже на следующий день пришла к Рахелике и сказала, что хочу жить у нее.

– Нет, Габриэла, так нельзя. Ну нельзя так обижать отца! Пора уже повзрослеть, пора понять своего отца и принять Веру. Поверь, тебе станет легче жить.

– Спасибо за добрый совет, только я в нем не нуждаюсь. Как-нибудь сама справлюсь, – и я повернулась, чтобы уйти.

– И куда же ты собираешься идти?

– Устроюсь официанткой и сниму комнату в Нахлаот.

– Нет, дорогая, ты не снимешь комнату в Нахлаот, ты вернешься домой и будешь жить в своей комнате. Найди работу, поступи в университет, а потом уже снимай комнату. А до тех пор живи, пожалуйста, дома.

– С каких это пор ты указываешь мне, что делать?

– Ох, Габриэла, что этот хмырь-англичанин с тобой сделал? Сколько же яду в тебе накопилось! А теперь ты его выплескиваешь на весь мир, и прежде всего на отца.

– При чем тут англичанин?

– Ладно, англичанин ни при чем. Тогда чего ты хочешь, скажи? Чтобы мама воскресла? А для чего, собственно? Чтобы ты могла отравлять ей жизнь, как отравляла, пока она была жива?

Я молчала. А Рахелика с жаром выкладывала мне все то, что собиралась сказать при встрече в Лондоне:

– Ни одной радостной минуты ты ей не доставила! Ты ведь всегда с ней не ладила, всегда все делала ей назло. Сколько раз ты жаловалась мне, что она плохая мать – не понимает тебя, не видит тебя, думает только о себе, ничего ее не интересует, кроме тряпок, косметики и Голливуда, – не ты ли это говорила? Что же ты теперь делаешь из нее мученицу, а из своего отца – чудовище? Забыла в одночасье, каким замечательным отцом он тебе был, как заботился о тебе все годы, как поддерживал тебя всегда, как ты плакала у него на плече, что мама тебя не понимает? Забыла, кто пел тебе колыбельную каждый вечер? Кто водил тебя в зоопарк и в цирк Медрано, кто купал тебя и надевал на тебя пижаму, кто ходил в школу, когда возникали проблемы? – Как это понять, Рахелика? Ты защищаешь папу и поливаешь грязью маму?

– Поливаю грязью? Постыдилась бы говорить такое, Габриэла. Я лишь напоминаю тебе про твои же жалобы на маму и про твои отношения с папой. И мне непонятно, по какой причине ты возвела маму в ранг святых после ее смерти. А мы ведь обе знаем, что она была далеко не святой.

– Мы обе? Я думала, ты считаешь ее совершенством. Ты всегда ее любила больше всех.