Королева Марго

– Ай-ай-ай! Тогда вам не хватает только одного, – сказала Екатерина, – но это мы достанем.

– Чего?

– Денег. Не думаю, чтобы у вас их было чересчур много.

– Наоборот, мадам, наоборот! – ответил Карл IX. – У меня миллион четыреста тысяч экю в Бастилии; мои личные сбережения дошли за последние дни до восьмисот тысяч экю, я их запрятал в погреба здесь, в Лувре; а в случае нехватки у Нантуйе хранится триста тысяч экю, и они в моем распоряжении.

Екатерина вздрогнула: до сих пор она видала Карла буйным, вспыльчивым, но никогда не замечала в нем человека дальновидного.

– Значит, ваше величество думаете обо всем? Это замечательно! И если только портные, вышивальщики и ювелиры поторопятся, то через каких-нибудь полтора месяца ваше величество будете иметь возможность принять послов.

– Полтора месяца? – воскликнул Карл. – Да портные, вышивальщики и ювелиры работают с того дня, как стало известно, что мой брат избран королем. На крайний случай все может быть готово хоть сегодня, а через три-четыре дня – уже наверно!

– О! Я даже не думала, что вы торопитесь до такой степени, сын мой.

– Я же вам сказал: честь за честь!

– Хорошо. Значит, эта честь, оказанная французской королевской семье, вам так льстит?

– Разумеется.

– И видеть французского принца на польском престоле – это ваше горячее желание, не так ли?

– Совершенно верно.

– Значит, вам важен самый факт, а не человек? И кто бы там ни царствовал, вам…

– Нет, матушка, совсем не так. Какого черта! Останемся при том, что есть! Поляки сделали хороший выбор. Это народ ловкий, сильный! Народ-вояка, народ-солдат – он и выбирает в государи полководца. Это логично, черт возьми! Брат Анжу как раз по ним: герой Жарнака и Монконтура для них скроен, как по мерке… А кого же, по-вашему, им дать? Алансона? Труса?.. Нечего сказать, хорошее представление создастся у них о Валуа! Алансон! Да он удерет от свиста первой пули; а Генрих Анжуйский – это воин! Хорош! Пеший ли, конный ли, но всегда – шпага наголо и впереди всех!.. Удалец! Колет, рубит, режет! О! Мой брат – это такой вояка, что будет водить их в битву круглый год, с утра до вечера. Правда, пьет он мало, но покорит их своей выдержкой, вот и все! Милейший Генрих будет там в своей сфере. Гой! Гой! Туда! На поле битвы! Браво трубам и барабанам! Да здравствует король! Да здравствует победитель! Его будут провозглашать «императором» по три раза в год! Это будет великолепно для славы французского двора и чести Валуа!.. Быть может, его убьют, но – черт возьми! – какая это будет восхитительная смерть!

Екатерина вздрогнула, и молния сверкнула в ее глазах.

– Скажите проще, – воскликнула она, – вы хотите удалить Генриха Анжуйского, вы не любите своего брата!

– Ха-ха-ха! – нервным смехом расхохотался Карл. – Неужели вы догадались, что я хочу его удалить? Неужели вы догадались, что я не люблю его? А если бы и так? Любить брата! А за что?! Ха-ха-ха! Вы что, смеетесь?.. – По мере того как он говорил, на щеках его все больше проступал лихорадочный румянец. – А он меня любит? А вы меня любите? Разве меня кто-нибудь когда-нибудь любил, за исключением моих собак, Мари Туше и моей кормилицы? Нет, нет! Я не люблю своего брата! Я люблю только себя, слышите?! И не мешаю моему брату поступать так же.

– Сир, раз вы раскрыли вашу душу, то придется и мне открыть свою, – сказала королева-мать, тоже разгорячаясь. – Вы действуете, как государь слабый, как монарх неразумный, вы отсылаете вашего второго брата – естественную поддержку трона, человека, во всех смыслах достойного наследовать вам на случай несчастья с вами, когда французская корона окажется свободной; вы сами же сказали, что герцог Алансонский слишком молод, неспособен, слаб духом и даже больше – трус! Вы понимаете, что за ними следом идет Беарнец?

– А-а! Смерть всем чертям! – воскликнул Карл. – А какое мне дело, что будет, когда меня не будет? Вы говорите, что следом за моими братьями идет Беарнец? Тем лучше, черт возьми!.. Я сказал, что не люблю никого, – неверно: я люблю Анрио! Да, да, люблю доброго, хорошего Анрио! Он смотрит открыто, у него теплая рука. А что я нахожу кругом себя? Лживые глаза и ледяные руки! Я готов поклясться, что он не способен на предательство против меня. Не говоря уж о том, что я обязан вознаградить Анрио за его утрату: у него отравили мать, – бедняга! – и, как я слышал, это сделал кто-то из моей семьи. А кроме всего прочего, я чувствую себя здоровым. Но если я заболею, я потребую, чтобы он не отходил от меня, ничего ни от кого не приму, а только из его рук; если буду умирать, его провозглашу королем Франции и Наварры!.. И – клянусь брюхом папы! – один он не будет радоваться моей смерти, как мои братья, а будет плакать или хоть сделает вид, что плачет.

Если бы молния ударила у самых ее ног, Екатерина не так бы ужаснулась ей, как этим словам Карла. Совершенно пришибленная, она блуждающим взором смотрела на своего сына и только через несколько секунд воскликнула: