Королева пламени

— Брат Лерниал. Кажется, вы встречались.

— Я не знал, что в Седьмом ордене разрешены браки.

— Конечно, разрешены! Как вы думаете, откуда берутся маленькие братики и сестрички? Мы всегда были больше семьей, чем орденом. Но, конечно, и всегда искали новую кровь.

Он устало хохотнул и спросил:

— Как же это случилось?

— Была битва. Деталей я не разобрала. Дар моего мужа слегка размытый, неопределенный, в особенности — когда Лерниал сильно горюет. Я поняла, что сражение было жестокое и страшное. Ваши красные люди, действительно, жуткая порода. Но вроде королева все-таки победила, так что вряд ли красных осталось девять тысяч.

Каэнис… в боях за Варинсхолд Френтис лишь однажды видел его, в воротах цитадели. Он сказал тогда: «Брат, нас ожидает еще много испытаний. Я могу лишь пожелать вам удачи». Каэнис когда-то обучал Френтиса орденской истории, с небольшим, правда, успехом, но Френтис ценил те уроки. В страшное время, проведенное в воларских подземельях, между боями он пытался вспомнить рассказы Каэниса. Именно они сохраняли в его душе убежденность в том, что Френтис по-прежнему брат ордена, а не безымянный раб.

— Когда-то мы с аспектом были братьями. Я многому научился у него.

— Я тоже. Знаете, он же был моим учителем. Мы тайно встречались, когда он мог оторваться от своих орденских дел. Он столько мне рассказал про Веру, про тайны. — Мериаль снова посмотрела в небо. — И про звезды тоже.

— Сестра, я скорблю о вашей потере, — сказал Френтис и прикоснулся к ее руке.

Когда он уже отвернулся, чтобы уйти, она произнесла:

— Я сказала мужу про госпожу Риву и остальное.

— Быть может, вы смогли узнать что-либо о намерениях королевы?

Сестра посмотрела на город, на языки пламени среди множества разрушенных строений, на погребальные костры, еще полыхающие за стенами.

— Лишь то, что они не изменились. Вперед, на Волар, — пробормотала она.

Во сне он стоял у пекарни и снова глядел на мертвых мать и дочь.

— Кем они были? — спросила она.

— Как ты сумела прийти сюда?

Она показалась. У нее было лицо той, с кем вместе он убивал.

— Ты видишь сон, я вижу сон. Ты знал их?

Он заметил, что лицо все-таки не то же самое. Жестокость и безумие не исчезли, но уменьшились, будто разделенный сон смягчил, убрал многое из бодрствующего «я».

— Нет. Они умерли при падении города.

— Любимый, ты всегда с такой охотой погружаешься в скорбь.

Переступая через устилающие улицу трупы, она подошла, с любопытством посмотрела на тела дочери с матерью.

— Так всегда на войне. Кипят битвы, мелкие люди умирают.

В его груди пробудился давний, долго копившийся гнев.

— Мелкие люди?!

— Да, любимый, мелкие люди. — В ее голосе звучали усталость и скука, словно она втолковывала ребенку прописную истину, которую тот постоянно забывал. — Слабые, глупые, ограниченные разумом и амбициями. Все те, кто не похож на нас.

Его гнев растет и, ничем не стесненный, выливается в слова, которые он так и не сумел произнести во время путешествия, заполненного убийствами:

— Ты — болезнь человечества, отрава на лице мира. Но скоро тебя сотрут с него.

В ее лице нет гнева, лишь печаль и мудрость. Он вспоминает о том, сколько ей веков и сколько смертей она повидала.

— Нет, я — единственная твоя любовь, — с легкой улыбкой говорит она.

Он отстраняется, отходит, но не может отвести взгляд от ее лица.

— Я понимаю тебя, — идя за ним, говорит она. — Пусть ты стараешься погрести чувство на дне памяти, яришься, чтобы затмить его гневом. Но ты видел будущее, уготованное нам с тобой вместе. И мы придем к нему.

— Это злое наваждение! — шепчет он.

— Нашему ребенку было не суждено родиться, — неумолимо и безжалостно произносит она. — Но мы родим другого, заложим династию настолько великую…

— Хватит! — кричит он.

Его гнев так силен, что женщина умолкает. От ярости крика по земле сна бегут волны, угрожают разрушить хрупкую ткань видения.

— Я никогда не хотел участвовать в твоих безумных интригах! Как ты могла вообразить хотя бы на мгновение, что я могу поддаться твоим фантазиям? Что за безумие гонит тебя? Кто так извратил тебя, толкнул к подобному? Что случилось по другую сторону той двери?

Она смотрит в его глаза. Ее лицо мертвеет, и во взгляде видится не злость, но откровенный ужас.

— Ты видишь сон, и я его вижу, — поясняет он. — Девочка лежит в постели, плачет и глядит на дверь в спальню. Ты помнишь об этом, когда бодрствуешь? Ты хотя бы знаешь об этом?

Она моргает, медленно отходит.

— Бывали времена, когда я думала убить тебя. Когда мы путешествовали, я иногда доставала нож и прикладывала к твоей шее, пока ты спал. Я боялась тебя, но говорила себе, что всего лишь злюсь на множество твоих грубостей и жестокость, твою заботливо лелеемую ненависть ко мне. Откуда-то я знала, что моя любовь к тебе погубит меня. Но я ни мгновение не жалею о ней.

Она тянется к нему, и он не понимает, отчего позволяет ей коснуться себя, раскрывает руки навстречу ей, обнимает. Она тесно прижимается к нему, и в ее шепоте слышится плач.