Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть первая

Утро. Пятница. Эстерлайн остается возиться по дому, а Агнон приходит к Наоми и Израилю с бутылкой того же “коньяка 777”. Тянется к газете “Хаарец”, лежащей на столе, быстро перелистывает ее и останавливается на черных рамках некрологов.

“Исруэль, я обязан увидеть, кто сегодня умер, давай, посмотрим”, – бормочет он себе под нос.

“Агнон, – Израиль разливает коньяк в две рюмки, – Меня не интересует, кто сегодня умер”.

“Розенцвайг, в нашем государстве важно знать, кто умер!” – гость делает глоток, газета шуршит.

Агнон громко читает имена, одно за другим. Затем откладывает газету, и байки о польских евреях заполняют комнату, развеивая тяжкую атмосферу, царящую со дня изгнания из кибуца.

“А теперь, Исруэль, пойдем, прогуляемся. Это важно для здоровья!” Половина бутылки опорожнена, Агнон встает со стула.

“О, Агнон, я так ждала этого! Я пойду с тобой!” – Наоми срывается со стула, словно укушенная змеей, желая освободить Израиля от долгой утомительной прогулки.

“Исруэль, что скажешь? Прогуляемся? – Агнон пропускает мимо ушей ее предложение. – Исруэль, возьмем по дороге Гершома Шолема, этот человек вообще не выходит из дому. Несчастная Фаня”.

“У меня уйма работы”.

“Не ленись. Здоровье в первую очередь”, – Агнон бросает быстрый поддерживающий взгляд на своего друга.

“Израиль себя плохо чувствует”, – говорит Наоми и берет в руки свою сумку. Агнон останавливается у двери:

“Каждую пятницу я прихожу к тебе, и ты – то себя плохо чувствуешь, то у тебя много работы”.

Прогулка с Агноном по кварталу Рехавия – особое событие для Наоми. Агнон снимает шляпу перед каждым человеком, проходящим мимо и приветствующим его. Спрашивает Наоми:

“Нойми, знаешь ли ты, за какого большого человека вышла замуж?”

“Да, Агнон, знаю”.

“Нет, Нойми, я думаю, что ты не знаешь”, – в тоне его возникают отеческие нотки. Она посмеивается про себя, понимая, что его эгоцентризм позволяет ему любить её только как ребенка.

“Нойми, – он обращает взгляд в пространство, – знаешь ли ты, какую честь и уважение я оказываю тебе, беря с собой на прогулку?”

“Агнон, я тоже знаменита”.

“Ах, это вообще ничего не значит”, – он взмахивает руками.

Агнон шагает и с любопытством вглядывается в лица людей.

“Нойми, у художника душа ребенка, который любит шататься в одиночестве”.

Он вспоминает, как в пятилетнем возрасте отправился из Польши в страну Израиля. Полицейские, которых вызвали родители, вернули его живым и здоровым домой после целого дня, который он прошагал мимо местечек и деревень.

“Нойми, тебе знаком такой ребенок?”

Она молчит, и он продолжает идти, погруженный в себя и влюбленный в себя.

“Нойми, нет сегодня таких детей”.

Агнон останавливается на миг. Обменивается репликами с кем-то из прохожих. Тот продолжает свой путь, а Агнон предупреждает ее: “У этого человека с характером явно что-то не в порядке. Не имей с ним дела”.

Они продолжают прогулку по боковым улочкам квартала Рехавия, и Агнон, не умолкая, плетет бесконечные истории, рожденные в местечках диаспоры.

Она внимает мелодии его голоса, красочности и метафорической образности его языка. На улице Абарбанель к ним присоединяется профессор Гершом Шалом, и заканчивается спокойная прогулка.

Следует сказать, что дружба этих двух незаурядных людей длится с 1917 года. Их познакомил молодой адвокат Макс Штраус, переводчик на немецкий язык рассказа Агнона “Конвой по пути на равнину”. Оба – Агнон и Шалом – отлично знают слабости друг друга… Даже если у них один взгляд на ту или иную проблему, они вступают в перепалку. Они переругиваются по каждому поводу, и также хвалят друг друга.

В пятницу, до обеда, Наоми шагает в сопровождении двух гигантов мысли и духа, эгоцентричных и самовлюбленных, стараясь не пропустить ни единого звука. В пути ее ожидает много неожиданностей. К примеру, ее уже не поражает, что самые тривиальные вещи вызывают у них спор.

“Шолем, – вздыхает Агнон – Эстерлайн поехала к сестре на несколько дней, и я должен сам себе готовить еду”.

“Поговори с Фаней”.

“Пять раз я сегодня говорил с Фаней. Просил твою жену научить меня готовить рис со сливами. Так рис стал слишком мягким, а сливы – слишком твердыми”.

Говорят они на идиш, и так вкусно выговаривают слово – “флоймен” – “сливы”.

“Фаня отлично готовит рис”, – говорит Шалом с вызовом.

“Ну, конечно, – усмехается про себя Наоми, – Сомнительно, что на плите у Фани когда-либо варился рис, только если профессор закатал брюки в защиту своей жены, желая представить ее умелой поварихой”.

Прошли еще немного, и тут профессор словно очнулся:

“Рис со сливами?! Только в Галиции едят такие странные блюда! С этой вашей едой можно довести себя до смерти”.

“Что ты понимаешь в польских блюдах?” – Агнон повышает голос в защиту кугеля, чолнта и мясного супа с лапшой.

“Шолем, – Агнон заметил приближающегося прохожего и тут же с тревогой сменил тему разговора. – Ты с ним знаком?”

“Он гроша ломаного не стоит”.

“Что-то у него не в порядке с характером”.