Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть первая

Они прошли мимо известного ученого. Тот, который поприветствовал их. Они же, переглянувшись, сказали о нем: идиот. Прошли еще несколько шагов, и Шалом начинает провоцировать друга:

“Агнон, ты уже прочел Томаса Манна? Это самый великий писатель двадцатого века”.

“Не успел его прочесть. Я занят, Шолем. Но будь спокоен, я прочту его и буду знать его лучше тебя… А, впрочем, чему я могу научиться у этих гоев. В иудаизме находишь все, что необходимо… Сын мой читает только книги гоев и его мать поддерживает его. Катастрофа: молодые читают только иностранную литературу. Наша им не нужна”.

“Кто не читал Томаса Манна, у того вообще нет образования”, – говорит профессор всемирно известному писателю. Агнон не будет тратить время на чтение беллетристики или на разговоры о ней, если речь не идет о его собственных произведениях. Такую литературу в его доме читают Эстерлайн и дети.

“Агнон, Томас Манн самый великий из всех, потому что сумел проанализировать и предсказать закат буржуазии”, – говорит профессор.

“Ах! Оставь! Этот гой! – голос Агнона хрипнет, брови подскакивают вверх, морщины от носа к кончикам рта резко углубляются, – Томас Манн не великий писатель!”

“О чем ты говоришь. Ты знаешь его сочинения?! Прочел хотя бы одну его страницу?!” – Черты лица у профессора гневно заостряются.

“Хорошо! Ты знаешь Томаса Манна. Всех гоев ты знаешь наизусть. Но иудаизм ты знаешь? Иудаизм ты не знаешь.

Так чем тебе может помочь Томас Манн?”

Прохожий почтительно поклонился Агнону.

“Ты просто обязан прочесть Томаса Манна”, – профессор не отстает.

“Шалом прав”, – молчавшая до сих пор Наоми, поддерживает профессора.

“Агнон, откуда у этой маленькой женщины столько знаний? В кибуцах “Ашомер Ацаир” много политики, марксизма, немного истории, и все это ради пропаганды. В кибуце не получают общее основательное образование, но знания Наоми широки и есть у нее оригинальные идеи”.

“Нойми, – тут же говорит с серьезным видом Агнон, – ты получила образование в коровнике?”

И тут же добавляет:

“Шолем, ты знаешь, муж Наоми большой специалист по хасидизму и еврейству Польши”.

И сосредоточив свой взгляд на прохожих, обращается к Наоми: “Ну, а что с тобой, Нойми? Чем ты интересуешься?”

Она загадочно молчит, вспоминая разговоры трех мудрых мужчин – Агнона, Шалома и ее Израиля. Она следила за ними со стороны, когда писатель и философ соревновались в толковании лежащей перед ними страницы Гемары, а ее любимый выступал в роли судьи. Профессор перечислял ошибки мудрецов, а Агнон протестовал:

“Ну, что ты говоришь, Шолем? Что ты знаешь? Не рассказывай майсы”.

“Агнон, то, что я говорю, верно”.

“Ты искажаешь смысл, – безапелляционно говорит Агнон, оборачиваясь к Израилю, – ну, что ты скажешь, рейб Исруэль?”

Агнон всегда должен быть прав. И когда Израиль согласился с его мнением, радовался и смеялся, как ребенок:

“Ну, ты видишь, Шолем, что говорит мудрый человек”. Когда Израиль считал профессора правым, Агнон печально вздыхал: “Ну, что вы скажете? Исруэль тоже не знает”.

Пятница. Они вновь гуляют по улице. Агнон садится на своего конька:

“Шолем, Клаузнер не большой мудрец”.

“Нет, он небольшой мудрец”.

“Шолем, так Амос Оз из той же семьи. Исруэль, муж Нойми, написал статью о его новом романе “Мой Михаэль”.

Агнон оглядывается по сторонам, кому-то кивает и вновь водворяет шляпу на голову:

“Нойми, в глазах твоего Исруэля все книги на иврите плохи. Только твой роман превосходен”.

“Я согласен с Израилем”, – вмешивается Шалом.

“Нойми, на следующей неделе я начну читать твой роман. Я не позволяю Эстерлайн взять его с моей тумбочки. Это, по сути, биография Эстерлайн!”

“Нет, это не биография”.

Гершом Шалом сказал Наоми, что есть Агнон до 1924 года, и Агнон после этого года. После того, как в Гамбурге сгорела его большая библиотека, он начал все более погружаться в Тору и заповеди, поставил в центр своей жизни священные еврейские книги. С тех пор он окружен раввинами – сионистами и антисионистами. Однажды, посетив квартиру Агнона, Наоми осторожно спросила о двух катастрофах в его жизни, первой – в Германии, второй – в Иерусалиме.

“Мной овладело чувство смерти”, – ответил и, помолчав, рассказал подробно о масштабах постигшей его катастрофы. Первая случилась в Гамбурге: загорелся книжный магазин под их квартирой. Он был подожжен хозяином с целью получения страховки. Огонь распространился на весь дом и уничтожил все рукописи Агнона, которые не были опубликованы, за исключением отрывков из почти завершенного романа “Роман тысячи лет” и собрания хасидских рассказов, которые он собирал вместе с Мартином Бубером. Всё остальное съело пламя. Второй раз, во время арабского погрома 1929 года, сгорела его библиотека и рукописи в Талпиоте.

Два признанных матера слова и знаменитая писательница в начале своего творческого пути спускаются к народу, вызывая нешуточное волнение среди населения города.

Полный, невысокий, смахивающий на Санчо Пансу писатель, и рядом с ним тощий, высокий, похожий на Дон Кихота профессор, и замкнутая в себе писательница гуляют по центральной улице Иерусалима. Прохожие останавливаются, увидев их.