Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть первая

Никто из присутствующих в зале не пожал руку Израилю. Все встали для исполнения гимна социалистического Движения. После чего Меир Яари начал свою речь. Сказал, что случилась неприятная вещь: один из наших почтенных и весьма уважаемых ветеранов, перед которым все мы преклоняемся, решил оставить кибуц.

Израиль и Наоми обмениваются удивленными взглядами.

“Извини, Меир, – белый, как мел, Израиль поднимается на трибуну, – Я не объявлял о своем уходе. Если ты хочешь, чтобы я оставил Движение, так тому и быть”.

Наоми поднялась с места: “Ясно всем, что моя судьба зависит от его судьбы. Если Израиль покидает кибуц, я следую за ним”.

Встает Теодор и с тяжелым германским акцентом говорит: “Израиль Розенцвайг человек проблемный. И мы должны втолковать ему, что такое – кибуц”.

“Не тебе, Теодор, учить меня, что такое – кибуц, – пришел в себя Израиль. – Итак, я хочу напоследок сказать, что марксизм начал развиваться в ложном направлении, относясь к любому слову критики, как к преступлению. Столь же преступно воспитывать молодежь согласно идеологии сталинизма”.

Из зала доносились выкрики, что Израиль идет против течения, не признает Ленина, не говоря уже о марксизме.

“Стыд и срам, – прошептал друг Израиля и Наоми, член кибуца Эйн Ашофет, – не может преданность высокой культуре существовать вместе со сплетнями и всяческой мерзостью” – голос его пресекся, в глазах стояли слезы.

На рассвете Израиль и Наоми оставили кибуц Эйн Ашофет. Приехав в Бет Альфу, они собрали вещи и уехали в Иерусалим вместе с малышкой.

Глава двенадцатая

Друзья Израиля Виктор Бак, врач-онколог, и его жена-педиатр приютили бездомных.

При этом они не пригласили их на свадьбу дочери, опасаясь, что кибуцники не впишутся в элиту русскоязычного еврейства. Об этом случайно обмолвилась невеста.

Но не время вести счет унижениям, когда семья лишена крыши над головой.

Проходит две недели, и товарищ Виктора, находящийся за границей в годовом отпуске, сдает им за небольшую цену квартиру на улице Пальмах. Наоми, измученная страхом за здоровье Израиля, успокоилась.

Мириам Гроссман, заведующая детским отделом радиостанции “Голос Израиля”, предложила ей работу с приличной зарплатой. Она готовит детские передачи, а малышка вертится у нее между ног. Израиль панически боится, что не сможет кормить семью. В кибуце он был относительно обеспечен и достаточно беспечен. Теперь он перебивается случайными заработками, редактируя статьи. Кроме того, он “теневой” редактор Алекса, ответственного за газету Еврейского Агентства, и еще бесплатно редактирует научные работы своего друга Левиты.

Недели проходят, а все еще не умолкает шум вокруг его программной статьи. Ведь он же официально не оставил кибуц. В марте 1958 он изливает свою горечь в статье “Нежелательная личность” и пишет стихотворение о жизни в кибуце:

Во многом терпел провалы
Ибо не ведал где я
Был наивным малым
Наивность – моя идея.
Душа не верила козням
Ранним, тем более – поздним
Все шли на меня войной
Я же – пленник идеи одной —
Быть добрым ко всем вокруг
И в каждом мне виделся друг.

Он пишет горестные стихи на языке своего детства, польском:

Дай мне быть разбитым сосудом,
Черепком, хранимым под спудом,
И пишу я, всем обделен:
“Поражен я, но не пленен”.
Черепок ковша, полного страха,
Я прорвусь, как родник из праха,
Не боясь ни воды, ни огня,
И никто не сдержит меня.

Скорбь гонит его в библиотеку университета. Он ищет литературу о польском еврействе эпохи Ренессанса и нового времени. Его работа движется медленно, а Наоми лихорадит от деятельности.

Она извлекает из памяти, как фокусник из шляпы, детские истории. Обрабатывает их для эфира. Из радиостудии она торопится в библиотеки – исследовать сионистские движения в Германии в период между двумя мировыми войнами. Встречается с сильными мира сего, интеллектуалами, активистами сионистского движения. Она собирает свидетельства о периоде, предшествовавшем Катастрофе.

В доме Пинхаса Розена Наоми встретилась с Агноном.

“Скажи мне, Нойми, ты и в самом деле считаешь себя важной писательницей?”

Классик израильской литературы был немало удивлен вниманию элиты к молодой писательницы.

А Наоми неловко в обществе таких людей, как неоспоримый знаток Каббалы Гершом Шалом, ученых с мировым именем Шмуэль Хьюго Бергмана, Натаан Ротенштрайха, Бен-Сасона, Давида Флосера, Эрнсат Симона, друга ее мужа Виктора Бака. Ей искренне рады, а она чувствовала себя скукожившейся в раковине.