“В небольшом замкнутом поселении я чувствую себя наблюдателем обширного пространства. Я наслаждаюсь гигантским спектаклем, в котором и я играю какую-то роль. Стороннюю, но все же роль. Здесь, в небольшом кибуце, я вижу в уменьшенном виде все страсти мира. Великие исторические события здесь более понятны, когда я наблюдаю их в зеркале души личности”, – так Израиль исповедуется ей в своей любви к кибуцу.
Он сам верит в свои идеи, в некий райский сад эмоций. Но для нее жизнь в кибуце далека от возвышенного идеала. Как бы ей хотелось вывести его из узких рамок жизни. Израиль увяз корнями в кибуце, и в его границах пытается вести войну во имя развития коллектива. Наоми старается хотя бы на время прельстить его жизнью в городе. Израиль не хочет об этом думать.
“Издалека я не смогу влиять на кибуц. Я должен быть в нем и бороться за свои идеи и принципы, – говорит он спокойным, но уверенным тоном, – эта форма жизни делает человека свободным”.
Спокойным голосом он пытается преодолеть разногласия между собой и любимой женщиной.
Всю свою жизнь в кибуце он живет не в ладу с коллективом. И при этом чувствует себя хорошо. Реальность, которая давит на него и предает его, подходит ему. Время от времени он сталкивается с подозрениями членов кибуца, испытывающих страх перед новшествами.
“Примитивность человека от отсутствия потребностей, – объясняет он свою позицию, – прогресс невозможен без возникновения желаний. Без них происходит стагнация общества”.
“Ты говоришь, что мы примитивны из-за малых потребностей, которые были у нас в дни нашей юности в кибуце. Потребности, что ли, превратили нас в людей культуры? – спрашивает она.
“Голод, неустроенность, нужда – не лучшие друзья нормальной жизни “.
Таково его мнение.
Сторонники и противники читают его статьи в газетах и журналах “Эхо”, “Врата”, “На страже”. Но и те и другие не воспринимают его острую критику жизни в кибуце.
Дома он погружается в кресло и на какое-то время замирает, погруженный в свои мысли.
Она волнуется за мужа. Собственный ум отделяет его от общества. Отклонения от идеологической линии кибуца подвергаются резкой критике. И Израиль острее ощущает свое одиночество.
“Наоми, дорогая моя, что ты для меня!”
Израиль взмахивает руками, словно пытается отмахнуться от горестных мыслей.
Наоми чувствует, что ее жалости не достаточно, чтобы отогнать отчаяние мужа. Далеко за полночь тянется их разговор.
“В общем-то, мы должны, все же, радоваться, что страной руководят люди кибуца. В государственных учреждениях сидят сегодняшние или бывшие члены кибуца. Среди них даже министры. Но, к сожалению, они не являются образцом интеллекта, да и поведения”.
Израиль и Наоми сходятся в том, что история вершится в краткие периоды внезапных революционных вспышек. Как только проходит энтузиазм, массы возвращаются к повседневному существованию. Остаются учреждения, созданные во время революции силой творчества или силой войны. Но более важно созидание личности. И то, как влияют на формирование личности идеологии – общественная, то есть идеология кибуцев, классовая, национальная или какая-либо другая.
В кибуце решили строить новый Дворец культуры. Денег не хватает. И руководство решило просить о помощи у тех, кто покинул кибуц и переселился за океан.
Израиль Розенцвайг возмущен. “Где ваше самоуважение! Вы обращаетесь за помощью к предателям, которые покинули страну. Если у кибуца нет денег, построим более скромный дом культуры, но не протянем руку за милостыней”.