Он ласково похлопал меня по руке, спросил, не желаю ли я присесть, а затем ушел, чтобы принести мне чашу эля. Стоявшая неподалеку королева внимательно смотрела на строительную площадку перед нами, где Эдуард был занят чертежами и строителями.
– Ты никогда не прекращаешь удивлять меня, Джоанна. Будь я женщиной подозрительной, я бы решила, что ты задумала какую-то уловку. Но если это на самом деле беременность, то она будет самой затяжной в мире, готова поспорить.
Филиппа наблюдала за сценой перед ней, но голова ее была занята нездоровыми мыслями о рельефном изображении, которое украсит ее могилу. Я просто улыбнулась, как будто хранила этот секрет глубоко в сердце, а сама настроилась расслабиться, время от времени прихлебывая эль. Филиппа могла сомневаться в моей беременности, но я знала, что из благородства она никогда не предаст меня.
По залам и коридорам королевского дворца гулял ветер перемен, настоящая буря, пролетающая и возвращающаяся снова. Послушался ли король моего совета? Теперь уже можно было с уверенностью сказать, что да. Места, оказавшиеся свободными во время собрания рыцарей ордена Подвязки, были заполнены теми, в чьих жилах текла самая чистая королевская кровь. Их заняли сыновья короля Лайонел, Джон и Эдмунд, облаченные в голубые одежды. Но король хотел обставить это событие как дань памяти ушедшим. Для оформления не жалели алой и черной ткани, так что схватки турнира, сами по себе праздничные, выглядели еще и очень уважительно: оставшиеся в живых рыцари в красном соревновались в мастерстве с теми, кто скорбел об умерших и поэтому был одет в черное. Им были вручены эмблемы и броши ордена Подвязки, щедро раздавались меха. Эдуард не вздыхал и не оплакивал погибших, а, наоборот, говорил о них с большим воодушевлением. Толпы народа, собравшиеся поглазеть на это представление, были рады видеть короля, а когда щедрой рукой монарха стали раздавать бесплатный эль и еду, началось всеобщее веселье под громкие одобрительные крики.
Да, он послушался моего совета. В последующие дни Эдуард появлялся где только мог, проводя много времени в этом новом городе и замке на острове Шеппи, который он назвал в честь королевы. Он встретился со своим парламентом, члены которого были довольны этим. Он много разъезжал, используя придворные мероприятия, чтобы напомнить Англии, кто их король. Свадьба дочери короля Марии с Жаном де Монфором, претендовавшим на трон герцога Бретани, которого мы с Томасом рассматривали как возможную пару для нашей собственной дочери Джоанны, должна была поднять дух в народе, находившийся в упадке после стольких смертей. Эдуард уже почти с улыбкой встречал Изабеллу и ее французского возлюбленного.
Он улыбался даже мне.
Король ничего не мог поделать с продолжавшей свирепствовать чумой, но я уже сделала все, что могла. Эдуард пока не возвращался к вопросу о моем затруднительном положении, и я проявляла в связи с этим просто чудеса терпения. Теперь же король, отослав жестом строителей, присоединился к нам и решительно встал прямо напротив Неда, который как раз разворачивал один из чертежей с подробным планом нового строения Эдуарда.
– Ты просто не оставил мне выбора.
– Я не высказывал своего мнения относительно этого строительства. Но могу, если пожелаете, – ответил немного сбитый с толку Нед чуть более прохладным и чуть более официальным тоном, чем обычно. – Но решение, конечно, принимать вам, сир. Похоже, это прекрасное место для замка, который будет защищать наши берега, и я просто восхищен этим проектом с закругленными крепостными стенами без башен…
– Я сейчас не о замке, – перебил его Эдуард. – А про эту… эту ситуацию между вами двоими. Я проконсультировался со своими юристами и архиепископом. – Лицо его было хмурым и суровым, без какого-то намека на отцовскую мягкость. – Мне сказали, что есть способ распутать этот сложный матримониальный узел, не поднимая много шума и не привлекая к этому лишнего внимания. Мы подадим петицию Иннокентию VI с просьбой выдать вам разрешение на брак.
Я лучезарно улыбнулась Эдуарду.
– Благодарю вас, милорд, – произнесла я, искоса взглянув на Неда, который продолжал сохранять стоическое выражение лица, когда его отец протянул ему документ, до этого спрятанный у него на груди.