Королева в тени

К концу первого месяца такого существования, когда я начала скучать по удобствам и роскоши, которые мой кузен Эдуард привносил в обновляемый им Виндзорский замок, Уилл по простоте своей душевной начал предлагать нашему управляющему кандидатуры подходящих, по его мнению, невест. А Томас, как мне показалось, начал прислушиваться к этим предложениям. Я и сама тоже прислушивалась к ним, леденея от досады.

С другой точки зрения, не это ли самый лучший выход для всех нас?

В эти дни я узнала себя с худшей своей стороны. Я не могла заполучить Томаса Холланда, но и не желала своими руками отдавать его какой-то другой женщине. Ревность с ее зелеными глазами была прежде мне незнакома; в своей привилегированной жизни мне раньше не доводилось хотеть чего-то, принадлежащего кому-то еще. И сейчас я испытывала весь дискомфорт этого чувства и сопровождающую его мучительную ярость.

Тем временем король с большим энтузиазмом, заразившим также его рыцарей и высшее военное руководство, планировал новую кампанию во Франции.

Когда речь непосредственно зашла о том, что Томас, воспользовавшись этой новой возможностью, может вновь уйти на войну и никогда не вернуться оттуда, я стала беспокойной, меня подмывало успеть больше сказать и больше сделать. Моя честь подсказывала мне, что я должна молчать. Долг говорил, что мне следует держаться от него как можно дальше во всем, что не касалось ежедневных потребностей нашего большого дома и хозяйства. Трудно сказать, было ли это романтическое томление или просто неуправляемое желание, но только это чувство погнало меня искать его под мрачные своды большого погреба, где он с одним из своих помощников пересчитывал бочки с вином и полутуши засоленного мяса. Единственным моим оправданием было…

Нет, не было у меня никаких оправданий, кроме разве что необходимости хоть как-то приобщиться к сфере обязанностей, которые он сам на себя возложил.

– Миледи? – сказал он, отрываясь от списка, который держал в руке.

– Сэр Томас.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – Особого энтузиазма в его голосе я не заметила.

– Думаю, да.

– Тогда я к вашим услугам, миледи, – сказал он, а затем добавил, обращаясь к своему подчиненному: – Возьми это и передай нашему повару. Он скажет тебе, где мы с тобой ошиблись в наших подсчетах. А заодно попроси его объяснить недостачу шести больших бочонков доброго бордоского вина. – Когда слуга удалился, он продолжил: – А теперь с вами, миледи. Не могу придумать, зачем вам понадобилось отправляться в собственный винный погреб в это время дня.

Голос его звучал недоброжелательно. Он явно подозревал, что я играю с огнем. И был недалек от истины.

– Может, присядете? – предложила я.

– Куда? – спросил он, не двигаясь с места.

– На этот бочонок, например.

– Зачем? С моей стороны было бы невежливо сидеть, когда вы стоите.

– Просто сядьте!

– Как прикажете, миледи.

Как все прозаично! Слегка согнувшись, он присел на краешек бочонка с соленой рыбой, тогда как я осталась стоять перед ним.

– Так чего же вы хотите, Джоанна?

Он больше не был моим управляющим – сейчас он снова был моим любовником.

– Я могу больше никогда вас не увидеть.

Он не переспросил меня, что я имела в виду. Вероятно, он все понял. А может быть, просто верил в то, что я буду вести себя осмотрительно. И все же, когда мои пальцы очень осторожно коснулись его щеки, а затем двинулись дальше, к завязанным концам его белой шелковой повязки, он поднял руку и остановил меня.

– Не нужно!

– Но я сама хочу. Не думала я, что вы станете стесняться своих боевых шрамов.

– Я и не стесняюсь. Но какой мужчина станет добровольно показывать их женщине, которую он любит?

Сказано это было жестким тоном, который отозвался болью в моем сердце.

– Я отвечу вам, – сказала я смягчившимся от сочувствия голосом. – Мужчина, который гордится тем, как эти шрамы были получены. Мужчина, проявивший доблесть в бою. А вы подходите под оба эти определения.

– Тогда делайте что хотите.

Он опустил руку, и я развязала шелк на его голове.

Господи Иисусе!

Рана его была ужасна. Веко теперь не открывалось, а страшный глубокий шрам проходил от линии волос до середины скулы. Думаю, войди вражеский клинок чуть глубже, и он бы погиб. Я очень нежно прикоснулась к обезображенной плоти; через столько времени она была уже не такой красной и зловещей, но я могла себе живо представить, как это выглядело вначале. Он был храбрым мужчиной, умеющим терпеть боль, как и очень многие из наших рыцарей.

Я могла понять, почему Томас прятал свой шрам от меня: он портил его внешность и это ущемляло его самолюбие, которое в нем все-таки присутствовало. Но как типично для него было привлечь внимание к своему дефекту таким галантным образом. Во время всех этих манипуляций Томас оставался неподвижен, как высеченная из мрамора статуя. Но когда я без предупреждения наклонилась и прижалась губами к уродливому рубцу, я услышала, как он глубоко и продолжительно вздохнул, как будто выдохнул наружу страх, не дававший ему говорить.

– Вы не презираете меня, – прошептал он. – И не находите мой шрам омерзительным.

– Нет.