Королева Жанна. Книги 1-3

Спектакль был поставлен на славу и оправдал все ожидания. В два часа загрохотали пушки Мириона, и на подъемном мосту показались факельщики. Правда, яркий солнечный свет съедал огни, и факелы казались просто коптящими головешками; но сами факельщики были в черных балахонах с остроконечными глухими капюшонами, в черных перчатках; на балахонах тускло блестели серебряные пятиконечные кресты. Они вполголоса пели похоронный псалом; поскольку лиц их не было видно, создавалось впечатление, что напев существует сам по себе и обволакивает идущих невидимым облаком. Факельщиков было сто человек, и шествие их выглядело внушительно.

За ними следовал Отенский батальон, спешенный, в своих синих колетах, при всем оружии, с черными бантами на шляпах. Лица гвардейцев были жестки и неподвижны. Они были все дворяне, вассалы принца Отенского; многие знали его лично, были даже взысканы его дружбой. Они хоронили своего вождя, своего генерала, павшего на боевом посту.

Трубачи несли свои трубы опущенными к земле. Шестнадцать барабанщиков с обтянутыми крепом барабанами на каждом шаге глухо ударяли палочками. Р-рах, р-рах, р-рах, — грозно шептали барабаны. Знамя батальона в чехле, перевитом траурной лентой, нес граф Ольяна в сопровождении караула; первым слева шел кавалер ди Сивлас. Батальон вел граф Горманский, Рибар ди Рифольяр, весь в нестерпимо сверкающих латах, с огромным обнаженным мечом. Забрало было поднято, и все видели его косматую черную бороду и страшное, горящее гневом и местью, лицо.

Батальон проходил долго. И вот послышались надрывающие сердце звуки военного траурного марша. Подирая морозом по коже, рыдали серебряные трубы. От ударов гигантских литавр сотрясался воздух. Музыканты были в мягкой обуви, чтобы звук их шагов не нарушал мелодии.

Наконец, над трубами и литаврами, над головами людей, показался высоко плывущий гроб.

Копыта черных коней были обернуты войлоком. Неслышно вращались колеса катафалка. Офицеры, в латах и черных перьях, шли по обеим сторонам, охраняя гроб, покрытый простреленным боевым знаменем. Те, кто наблюдал сверху, видели на крышке гроба золотую каску италийского триумфатора, его шпагу и маршальский жезл.

За катафалком шла дама, вся в черном, под черной вуалью, точно вдова. В опущенной руке ее ярким пятном белел платок. Длинный шлейф ее несли две другие дамы, одетые так же Народ понял, что это королева. Перед ней опускались на колени, телогреи, стоящие цепью по сторонам дороги, делали алебардами на караул.

Далее следовали пэры, вельможи, члены Совета, с непокрытыми головами, сверкая золотыми регалиями, шли дамы и господа. Нескончаемый черный поток. И лишь в самом конце — внезапный белый прямоугольник: рота мушкетеров.

Так подвигалась процессия через Парадную площадь и Парадную улицу. Пройдя мимо Дома мушкетеров, на котором был приспущен флаг, факельщики свернули на улицу Намюр.

Площадь Мрайян была черная: на ней выстроился весь Университет. Вдоль улицы Мрайян стояли члены конгрегации Мури в глухих балахонах. Только один угол площади, северо-восточный, сверкал расплавленным металлом: там выстроилась Рыцарская коллегия, в полных доспехах, как ей полагалось.

Когда шествие вступило на площадь, она как бы осела — Университет опустился на колени. Склонились знамена факультетов и корпораций, стяги Рыцарской коллегии и конгрегации Мури. Рыцари, как один, выхватили шпаги и сделали на караул. Одновременный лязг многих сотен доспехов слился с аккордом триумфального марша, и этот звук, отражаясь от стен, взлетел к небу, как стон всего дворянства виргинского, хоронящего первого среди своих дворян.

Простой народ мог слышать этот звук, но зрелища не видел как известно, простому народу вход на площадь Мрайян был заказан.

Еще один поворот — налево, на Дорогу Мулов — и вот уже показались высокие башни собора Омнад.

«Requiem aeternam dona eis Domine»[106]

Католиканская церковь, изгнав латынь из проповеди, молитвы и толкования Писания, сохранила ее в особо торжественных песнопениях, как радостных, так и печальных Выдумка была удачная. Среди пышного великолепия храма, среди непомерно высоких сводов, в мощном звучании невидимого хора — понятные слова были не нужны. Понятные слова отвлекали бы своим конкретным, приземленным, обыденным значением. Нет, здесь нужны были именно слова непонятные, слова языка на котором уже не говорили люди. Это были слова языка на котором говорил Бог, эти слова воспринимались как абстрактная формула чистой веры. В этом было нечто шаманское; но зато это оказывало сильное действие на людей.

Requiem aeternam dona eis Domine.

Напев огромного хора, подкрепляемого вздохами органа, возносился ввысь, к самому небу. Звуки соединялись там с Богом и падали вниз, на раскрытый гроб на головы живых, скорбящих и безучастных, злорадствующих и жаждущих мести. И всех их эти звуки властно уравнивали, заражали одним и тем же чувством: возвышенно-важной задумчивостью и торжественным умиротворением перед непререкаемой волей Бога.