Королева Жанна. Книги 1-3

«Dies irae, dies illa,
Solvet saeculum in favilla[107].

Кто бы ты ни был — не гордись, не кичись. Склони голову. Помни о том, что и ты смертен. Придет день Суда, он придет и для тебя, ты не уйдешь от него. Подумай об этом дне. Чем оправдаешь ты свои дела?

Quid sum miser tunc dicturus?»[108]

Нежные дисканты с робкой мольбой полетели ввысь.

«Мы малы, мы ни в чем не виноваты, мы не ведали, что творим». — И тут же их сбил с высоты грозный удар сильных мужских голосов:

«Confutatis maledicti![109]

Никто не уйдет от возмездия. Мне ведома книга твоей совести, в которой записано все, ибо кто же знает твои дела лучше, чем ты сам?

Lacrimosa».[110]

Жанна, неподвижно стоявшая впереди всех, у гроба, вдруг опустилась на колени и вся склонилась книзу. Плечи ее затряслись. Эльвира шагнула к ней: Жанна плакала, плакала по-настоящему, настоящими слезами. Музыка растопила, расплавила жгучий комок, и горе нашло выход. Жанна рыдала. Рыданий ее не было слышно в мощном звучании реквиема, но все тело ее содрогалось, и она клонилась все ниже. Она рыдала неудержимо, взахлеб. Эльвира облегченно вздохнула. Слава Богу, наконец-то.

Толпа колыхнулась вперед. Эльвира, обернувшаяся ко всем, сделала предостерегающий знак. Ни в коем случае не следовало прерывать торжественного хода службы. Все остались на местах, но по рядам прошло шевеление. Эльвира не сразу поняла, в чем дело. Наконец появилась красная бархатная подушка, которую передавали вперед. Черной впопыхах не нашли. Лианкар принял подушку и подал ее Эльвире; та подмостила ее под колени королеве. Склонившись рядом с ней и обняв Жанну за плечи, она заплакала сама — от горя и облегчения.

«Lux aeterna[111].

Свет вечный. Плачь, скорбящий, плачь, скорбящая. Твои слезы праведны и угодны Мне. Для него — свет вечный, для тебя — слезы. Это он зажег в твоем сердце негасимый светильник. Он пребудет со Мной отныне и до века, но часть его света пребудет в тебе. Плачь, скорбящая, слезы твои радостны. Плачь».

Пение смолкло, и тут же ударил колокол собора, за ним другой. И погребальный звон, подхваченный другими церквями, разнесся по всему городу.

— Ты хочешь еще раз посмотреть на него? — спросила Эльвира, отбирая у Жанны насквозь мокрый платок.

— Нет… не надо… — потрясла головой Жанна. — Пусть закроют.

Позади собора, огражденная глухими стенами от городского шума, находилась Капелла упокоения — огромный, роскошный склеп, где хоронили самых выдающихся мужей Виргинии, первых после королей. Здесь спали вечным сном вельможи, полководцы, дипломаты — все те, кто каким-либо способом прославил имя Виргинии. Сюда Жанна прошлой весной велела перенести прах герцога Матвея, своего наставника и государственного секретаря короля Карла. Сегодня она провожала сюда Карла Вильбуа, преемника герцога Матвея и ее друга, сына принца Отенского и крепостной крестьянки.

Над входом в капеллу огромными буквами было высечено:

«Ora pro nobis».

Молись за нас. Мы сделали много, чтобы твоя страна стала великой, могучей и славной на весь свет. Молись за нас, король, — мы работали для тебя. Благодаря нашим усилиям ты мог прочно стоять под своим королевским балдахином, благодаря нашим бессонным ночам ты мог спокойно спать, не страшась заговорщиков, ты мог водить свои войска в походы и битвы, не опасаясь измены, — возноси же за нас благодарственные молитвы. Молись за нас и ты, простой человек, — мы работали и для тебя, хотя ты, возможно, и не ощущал этого.

Над городом плыл похоронный звон.

Закрытый гроб пронесли через храм на вымощенный плитами Двор мира. Жанну вели под руки Эльвира и Анхела; она перестала плакать, но все еще всхлипывала, то и дело поднося к глазам платок.

Офицеры Отенского батальона образовали коридор, по которому через Двор мира несли гроб. Его внесли в капеллу и поставили около зияющей глубокой ямы на расстеленный стяг Отена.

Последняя, короткая, церемония.

— Ваше Величество, можно опускать?

— Да, — кивнула Жанна и закрыла лицо руками.

Она не могла видеть этого. Под гроб продели черные шнуры, и восемь гвардейцев осторожно опустили его вниз, в глубину зияющей ямы. Смерть приняла Вильбуа в свои объятия; теперь он всецело принадлежал ей. Из глаз Жанны снова заструились слезы.

— Все, — шепнула Эльвира.

Отняв от лица руки, Жанна осторожно подошла к яме и заглянула. Там был мрак; только чуть-чуть поблескивала золотая каска на крышке гроба, глубоко-глубоко, как будто из самых недр земли.

Жанна крепко закусила губу, чтобы не разрыдаться, и начала стаскивать свои черные перчатки. Две слезинки капнули в яму, в глубину.

Она бросила на гроб черные перчатки и протянула руку назад. Эльвира вложила в нее мокрый от ее слез платок, и Жанна бросила его вслед за перчатками.

«Мои руки, которые тщетно будут тебя искать, — тебе. Слезы глаз моих, которые не устанут тебя оплакивать, — тебе».

И каждый из пэров бросил в яму свой перстень, в знак того, что память их о покойном вечна, как золото.