Королевишны #3колбаски

– Да всем без разницы. Главное, охране на глаза не попадаться, и всё путём.

Снова выглядывает Колин: моя очередь.

Ну, вперёд.

Прицеп совсем преобразился: холодильник теперь – макияжный столик, на полу россыпь булавок и шпилек. Нежно-голубое платье поджидает меня на банках с соусом.

– Давай, надевай поскорей.

– Оно длинновато.

– Ясное дело. Сейчас укоротим… Придётся довольствоваться английскими булавками. Не высокое искусство, конечно, но сойдёт.

– А туфли?

– Оставайся в кедах, под платьем всё равно не видно… Да и мало ли, вдруг придётся бежать…

Она подмигивает и берётся за мои волосы, известные своей невзрачностью: прямые, сухие, цвета мускусной крысы. Выдрав из черепа добрую половину, она всё-таки умудряется закрепить остальные на макушке заколками – они гроздьями блестят у неё между пальцев.

Затем она щедро размалёвывает мне физиономию, вплоть до того, что расчёсывает ресницы (о существовании такого аттракциона я даже не подозревала).

– Финито! Ну, иди к подружкам…

– А они где?

– В музейном туалете. Ты их не узнаешь.

Аббатство Клюни, по совместительству универ, – это ещё и музей. Правда, сегодня он закрыт из-за бала, зато сувенирная лавка открыта, как и туалеты прямо за ней.

Кучка туристов во вьетнамках и шортах с любопытством провожают меня взглядом. Отец говорит дочке:

– Видишь, эта девушка идёт сегодня на бал.

– Да нет, Гаэтан, – шепчет ему жена, – она слишком юная для студентки.

– Ну, может, она подружка студента! – отвечает Гаэтан.

Подружка студента. Этот смелый человек готов допустить какую-то теоретическую вероятность, что я могу быть подружкой студента! С прыгающим в груди сердцем и красным лицом я укрываюсь в туалете, где Хакима и Астрид уже стоят перед огромным зеркалом в пол и ошалело пялятся на своё отражение.

– О… это… – начинаю я, но слова тут же кончаются.

Кто они? Из необъятного сверкающего зеркала на нас изучающе смотрят три юные незнакомки. Но кто же они?

Загадочная блондинка с пышными формами в элегантном платье с лифом цвета яичного желтка, который так идёт к её нежно-розовой коже. Астрид? Неужели ты?

А эта лукавая невысокая брюнетка в фиалковом муаровом платье с вырезом-лодочкой, которое колышется от каждого движения, как лепестки на ветру. Хакима? Хакима, это ты?

А эта гордая девушка с ослепительными заколками в волосах, в небесно-голубом, перехваченном лентой платье в широкую складку, как римская тога, которое до бесконечности удлиняет ноги и подчёркивает прекрасный стан… это… Я? Я!

…

ДА ЛАДНО, ЭТО СТЁБ!

Мы похожи ровно на тех, кто мы и есть: три Колбасенции, разодетые в бальные платья из синтетики и размалёванные, как угнанные тачки. У нас с Астрид вид как у располневших мачехиных дочек из диснеевской Золушки. Хакима в платье напоминает чернослив в беконе.

Пару секунд мы молчим, а потом…

…потом уже не можем держаться: прыскаем, переламываемся пополам от смеха – смеха, который поднимается из самых недр наших упитанных животов, от которого трясутся все наши брошки, причёски, платья, от которого наваливаешься спиной на раковину, от которого уписаться можно, – смех безграничный, освободительный, неистовый, свежий, грандиозный настолько, насколько безграничен, освободителен, неистов, свеж и грандиозен бал, который распахивает нам двери и вмиг проглатывает нас.

* * *

Блонди, Колин и Габ не соврали: бал и правда ошеломляет.

Мы ошалело ходим из зала в зал, держась друг за друга, как утята, которые боятся потеряться.

– Над каждым залом работает отдельный год, – объясняет Габ.

– Как? Целый год на зал? – ужасается Хакима. – Сколько же лет понадобилось…

– Нет, год – это типа все студенты одного курса.

– Как если бы каждая параллель в Мари Дарьёсек украшала по кабинету, – расшифровывает Астрид.

– А, понятно. Тогда бы сразу поснимать плакаты про аборты, наркотики и алкоголь, а то они депрессивные, – размышляет Хакима вслух.

– Эй, глядите! Там зал Габа и его курса! – гордо говорит Колин, открывая нам дверь, и мы вступаем во что-то вроде ледяной преисподней.

– Темой был «Титаник», – объясняет Габ.

С потолка свисают сталактиты – где-то настоящие, но в основном пластмассовые – и капают водой нам на головы. Вместо бара – ледяная стена, в каждой трещине по бутылке. Динамики разносят сложную композицию из шума волн и криков ужаса, что смешит гостей, слоняющихся по залу, примеряющих разложенные повсюду спасательные жилеты. Скрипачи играют что-то запредельно печальное, и время от времени звучит туманный горн.

– Тонкий вкус! – замечаю я.

– А то! – ржёт Габ.

Мы устраиваемся в специально приспособленной шлюпке с небольшим столиком.

– Эту штуку я приделывал, – говорит Габ. – Вообще, задолбался знатно, даже гвоздь проглотил.

– Ты проглотил гвоздь?! – Хакима чуть не поперхнулась. – Ты же умрёшь!

– Да вряд ли, – говорит Габ. – Я заел ватой, так что, думаю, покатит.

Хакима шепчет нам:

– Теперь у него в организме в два раза больше железа, чем положено!