Королевишны #3колбаски

Но по правде, я не думаю, что он задумал подложить свинью. Уже долгие годы он добр ко мне просто так. Уже долгие годы он усердно дарит мне подарки, которые я ломаю и выбрасываю. Зачем он всё это делает, когда я просто кукушкино яйцо, этакий тролль, нежеланная и нежелательная дочь, которая только портит его американское счастье, – садовый гном в его райском саду? Филипп Дюмон однозначно… странный человек.

Не знаю, может, это, конечно, эндорфиновая эйфория, но после обеда мы все три в прекрасной форме. Астрид болтает с Хакимой через мою голову – рассказывает ей случаи из жизни у сестёр, из своего шведского детства.

– …В итоге мы два часа следили за ней и видели, как она вошла в особняк капитана! У них там… была связь! Представляешь, вдовец, семеро детей!

Хакима отпускает руль и в ужасе закрывает руками рот.

– И что было дальше?

– Она оставила монастырь. Мы потом все были на свадьбе.

– Уф-ф, всё кончилось хорошо.

Хакима любит истории с хорошим концом. И в запасе у Астрид таких ещё много. Про маленького щенка, за которым она должна была смотреть, а он убежал в горы, но она тем же вечером его нашла. Про то, как однажды заклятый враг выкрал её дневник, но так и не смог открыть. Про то, как отец её бросил и вернулся в Швецию, но через неделю она открыла для себя «Индокитай» и переслушала все песни по пятьдесят раз, так что могла уже сама крутить их в голове перед сном.

– Всё-таки это не одно и то же, – мягко возражает Хакима. – «Индокитай» и отец.

– Как правило, «Индокитай» лучше, – жёстко возражает Астрид. – «Индокитай» по крайней мере говорит со мной.

Уф, Хакима спокойна: Астрид счастливее с «Индокитаем», чем с отцом, значит, всё кончилось хорошо. Опять.

Ну а ты, двуличный читатель?

Какой развязки нашему приключению ты ждёшь? Может, ты хочешь, чтобы Мало сжёг наш прицеп, чтобы мы не добрались до Парижа и были наказаны за то, что такие жирные и уродливые? Или ты из тех, у кого нежная, чувствительная душа? И ждёшь, что мой истинный папа упадёт на колени и скажет: «Прости, меня, Мирей, кровяночка моя! Я не отвечал на письма, но я всё время думал о тебе. Вот твои сводные братья, Жоэль, Ноэль и Ситроен, расцелуй же их от всего своего доброго сердца!»

Чего бы ты больше хотел, читатель?

Кстати, о Жоэле: он, как джентльмен, разразился твитом в нашу поддержку. В 23 года он поддержал свою сводную сестру… правда, не зная о том. А если б он знал! Если б знал! Я видела его физию в кружочке рядом с ником. Он не унаследовал отцовское уродство – скорее похож на мать, те же чёрные вьющиеся волосы. Очки в черепаховой оправе, хороший парижский лицей, Институт политических исследований.

Думаю, я бы не хотела в хороший парижский лицей и в этот политический институт. У меня тогда не было бы времени гладить Колобульку и писать бездарные стихи, к тому же там постоянно надо работать или встречаться с детьми других важных людей. Нет… хорошо, что мы здесь. В дороге есть что-то гипнотическое, успокаивающее. И переднее колесо уверенно режет её надвое.

Когда я увижу тебя, Клаус, спрошу ли я шутки ради, можно ли и мне отхватить пару комнат в Елисейском дворце и пойти в хороший парижский лицей? В конце концов, я первая в классе! «Мирей далеко пойдёт».

Но… как же Колобулька? И мама, и Жак-Орельен? И Филипп Дюмон? Эх, Клаус, Клаус, и не проси меня бросить их одних в Бурк-ан-Бресе. А «Жорж и Жоржетта», а филе «Пьер», этот огромный шмат говядины?

А Астрид с Хакимой, а Солнце? Да, на минутку, кто будет тушить пожар его культей, если я уеду? Не может же он всю жизнь делать это сам!

Я сама толком не знаю, чего жду от встречи с Клаусом.

Так-так, теперь Хакима рассказывает Астрид про свою жизнь. Ну да, лучше ей, чем Мирей. Мирей она боится.

– …Потому что я очень стеснялась. Не так, как все, а просто жутко. Ну, типа, не могла сказать ни здравствуйте, ни спасибо, ни до свидания, даже войти с мамой в булочную не могла! Плакала, если на меня смотрят. Как-то раз в автобусе мне сказали, что у меня шнурок развязался, и я рыдала несколько часов.

– Ужас какой, а? И долго так было?

– До позапрошлого года.

– Но как тебе удалось побороть эту стеснительность?

Хакима колеблется – может, потому, что Солнце оглянулся на миг. Потом решается:

– Я ходила к детскому психологу.

– Вот как? И сработало?

– Да, но не сразу. Сперва, поначалу я, понимаешь, и слова не могла сказать. Просто сидела на стуле не шевелясь, до того боялась. Она несколько недель ждала, пока я заговорю. Папа ворчал: «Мы платим психологу сто евро в час, чтобы Хакима просто молча там посидела!» Он не понимал, зачем мама так настаивает на этом. А потом блок стал проходить.

– И как? Она просила тебя вспомнить что-то из раннего детства? Какую-то травму? Может, ты видела убийство?