Читаем Королевская аллея полностью

В то время как одна сервировщица разворачивала свой фрахт — поудобнее — рядом с круглым столом, другая уже накинула на стол белую скатерть и разгладила складки. Головные уборы у обеих согласованно действующих участниц этого спектакля были спартанскими — в республиканском духе, соответственно новым временам. Никаких тебе украшенных вышивкой лент, спадающих с волос на шею и спину и раскачивающихся при каждом движении. Узкая льняная диадема — этого уже достаточно, чтобы намекнуть на профессию ее обладательницы. Очень быстро на столе появились менажница с конфитюрами и трехъярусная ваза с фруктами; когда одна из двух официанток отступила чуть-чуть назад, чтобы оценить, как разложены на тарелках салфетки, и нечаянно толкнула свою спутницу, та бросила на нее взгляд, в котором читалось: Всё замечательно! Эта вторая, с черными локонами и немного постарше первой, казалось, на мгновение почувствовала, что является носительницей великой, старой традиции (правда, в настоящее время неудовлетворительно оплачиваемой) — традиции служения ближнему. Ее предшественницы и предшественники, тоже обслуживавшие номера, нередко своими разъяснениями и советами, даваемыми по просьбе самих клиентов, даже влияли на мировую историю. Но хорошо, что она не жила в более раннюю эпоху: как англичанке, ей бы, возможно, довелось работать на «Титанике»… «Желает ли сударь, чтобы на столе были цветы?» Он кивнул, и цветочная композиция из гвоздик и гербер осталась на прежнем месте, рядом с хлебницей. Однако и младшая имела (или нашла), что спросить: «Вы хотите, чтобы я уже сейчас открыла шипучее вино?» — Бутылка с закупоренными в ней эльтвилльскими домашними ду́хами{400}, или привидениями, пока стояла в ведерке со льдом.

Мысль о красоте заоконного утра, казалось, мерцала, подобно вызову, под проникающими в комнату лучами… Шторы были наконец полностью раздвинуты, их складки скреплены подхватами. Сквозь гардины хлынул яркий свет; и одного взгляда, брошенного в спальню, на развевающуюся занавеску, хватило, чтобы понять: гость уже сам озаботился проветриванием помещения. Туда, в спальню, и удалилась теперь Жанетта Зульцер, прикрыв за собой дверь, — чтобы, приведя в порядок постель, как бы окончательно скрепить печатью завершение ночи.

— Пожалуйста, позвоните, если у вас будут еще какие-то желания. И — приятного аппетита!

Темноволосая, которую тоже звали Зультцер — но, в отличие от ее коллеги, с «тц», а не «ц», и с личным именем Антония, — чуть-чуть отодвинула вазу от хлебной корзинки. Ее незаметное, но упорное присутствие в гостиной отчасти объяснялось тем, что, с каким бы постояльцем ты ни имел дело, никогда нельзя знать наверняка, даст ли он чаевые, и если да, то в какой момент. Катерина Валенте, например, не дала совсем ничего; и вообще, женщины редко бывают щедрыми по отношению к другим женщинам. Марио Ланца, прославленный тенор, оставил в чашке свернутую пачку купюр, гигантскую сумму. Две тысячи лир!.. Это почти двадцать пять марок. Неплохо. Марика Рёкк недавно выразила свою благодарность плиткой шоколада; а федеральный президент Хойс, неподкупный (судя по всему) чиновник и к тому же шваб, — просто крепким рукопожатием; зато британский верховный комиссар в Германии, некий сэр Эйвано, или Айвенго, Кирк ван Патрик{401}, подарил контрамарки на здешний военный парад по случаю дня рождения королевы. Грандиозное событие! Кто же не стоял, год назад, перед какой-нибудь витриной с телевизором (конечно, если находил для этого время), чтобы полюбоваться на ее коронацию{402}? Золотая корона с драгоценностями, казалось, вот-вот раздавит юную королеву. А ведь та держала еще и скипетр, с чарующим достоинством. Доведется ли людям когда-нибудь вновь наблюдать столь блестящее и возвышенное зрелище? Лорды, дамские праздничные наряды и сам собор — впервые на телеэкране… Благодаря трем подаренным билетам, или tickets, как назвал их английский верховный комиссар, Антония и Жанетта даже смогли взять с собой, на парад шотландцев, племянника Антонии — Фридриха, который после войны остался сиротой. «Они вообще не носят трусов», — шепотом высказала Жанетта Зульцер свое дурацкое предположение. Но что-то под юбками у них должно было быть. По крайней мере, во время боевых действий. Иначе это никак себе не представишь… В промежутке между прохождением одного из кавалерийских полков и появлением рейнской воинской части на джипах Фрицу, который успел съесть шоколадную «бомбу» и потом еще порцию капустного салата, стало плохо…

Антония Зультцер отодвинула тележку от стола. На серванте она заметила проигрыватель и набор пластинок. «Звонок вызова рядом с дверью». Уже повернувшись, чтобы уйти, она поправила подушку на кресле. Потом, отступив на шаг вправо, сделала книксен. Этот способ прощания уже не был чем-то само собой разумеющимся, но и замены ему пока не нашлось.

— Как твой голос? — Супруга вошла в комнату. — Ты хорошо спал, Томми?… Спасибо, деточка! — кивнула она Антонии.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное