Королевская канарейка (СИ)

На ужин, понятное дело, были лембасы и кипяточек, но есть особо и не хотелось. По ощущению, у гномов я наелась на месяц вперёд, и эльфийские сухари не казались пока привлекательными. Зато хотелось в кустики. Выползла на холод и столкнулась с шаманом в оленьих рогах — тот стоял у входа, как вкопанный, и молча повернулся ко мне, сухо звякнув костяшками, закрывавшими лицо. Мда, жутковато. Замерла, и тут же с боков подошли близнецы, которым было очень интересно, куда это я собралась. Изъяснилась насчёт кустов и заковыляла в сторону каких-то колючек, притулившихся к скале. Близнецы потрясающе синхронно двинулись следом. Канеш, вдруг меня в кустах украдут! Скрипнула зубами, но смолчала. Подозреваю, что на близнецов как раз возложена высокая ответственность отслеживать мои перемещения по кустам. Подумав, задним числом поняла, что и когда втроём путешествовали, тоже ведь ни разу одна по кустикам не шарилась, всегда кто-то из эльфов ненавязчиво так присутствовал неподалёку, но тогда я не понимала и чувствовала себя свободно. Это хорошо ещё, что мне не надо часто туда бегать, как большинству женщин! Представляю эти остановки в чистом поле для моих надобностей! Однако спорить ещё хуже, и точно не поможет. Придётся терпеть. Смирившись, добрее от этого не стала, и решила не стеснять себя в желаниях. Выдравшись из глубины колючек (это было отвратительно!), вопросила:

— Где есть Ганконер? Я хотеть говорить Ганконер.

В сумерках да в повязках, скрывавших лица, мимику их я не видела, но всё положение тел выразило удивление. Посовещавшись, они позвали, как я поняла, королевского советника, отдавшего Леголасу ту подозрительную бумажку и ссадившего меня с Репки. Сей администратор вызывал у меня мало симпатии, хотя, наверное, был ни в чём не виноват. Между собой они общались на синдарине. Общее впечатление было такое, будто хозяева породистой собачки неприятно удивлены её интересом к помойке, но отказать не смеют от великой любви. И меня повели в сторону одного из костерков, раскиданных между скалами.

Ганконер в окружающей суете участия не принимал, и даже кто-то успел о нём позаботиться. Он сидел на сухой, давно сломанной ветром сосне, зябко кутаясь в плащ и держа в руках чашку с чем-то горячим, и отсветы пламени играли на красивом лице, подчёркивая его бесстрастность и холодность. При появлении нашей делегации теплее оно не стало; он просто молча смотрел. В другое время я бы стушевалась и ушла, но не сегодня. Представила, как вернусь в палатку совсем одна, и то, что вокруг толпа, скорее подчёркивает одиночество; потопчусь внутри, выискивая место, как собаки это делают. Лягу и сиротливо поскулю, как та же собака в печали; и сразу захотелось оттянуть возвращение. Лучше уж я помолчу рядом с Ганконером у костра, чем буду одиноко подскуливать в палатке. Чувствуя себя неотёсанной грубиянкой, навяливающей своё общество, подошла и присела рядом. Без приглашения.

Близнецы и советник не ушли, но и присаживаться не стали, так и стояли вокруг. Зачем, спрашивается? Ладно, их дело. Зябко закуталась и нахохлилась, как и эльф, и приготовилась молча смотреть на огонь, потихоньку костенея от холода снаружи и внутри. Всё-таки рядом живая душа. Относительно)

И тут относительно живая душа соизволила оттаять. Это было неожиданно.

— Ну что ты, Блодьювидд? Ты жизнь, ты счастье, ты небесное пламя; тебе нужно цвести и радоваться. Что ты? Не горюй, не о чем горевать, — Ганконер повернул меня к себе, придерживая за плечи и заставляя поднять на него глаза.

По-моему, судя по невольному движению близнецов и советника, он делал что-то неправильное, и это для меня было непонятно. Оно конечно, эльфы приятно нетактильны, соблюдают личное пространство и почём зря никого не трогают. Что хорошо. Но раз уж так сложилось, что во время путешествия мы с Ганконером даже спали под одним одеялом, почему ему теперь нельзя немного приобнять и утешить? Но переход за несколько секунд от космического холода к теплу и сочувствию поражал. И всё, как будто прорвало: мне налили травника из стоящего рядом с костром котелка; для меня тут же расцвели неведомые белые цветочки вокруг соснового пня, и Ганконер, улыбаясь, воткнул в мои волосы цветок. Удивительным было ощущение: зима, падает снег, и этот хрупкий цветок со скрипучим упругим стебельком, щекочущим за ухом; цветок, пахнущий, как сами эльфы — вроде бы ничем — но весной, свежестью, безнадёжностью и надеждой одновременно. Фэйри, сказочные существа, внимание которых не приносит смертным ничего хорошего, но погибнуть, очарованной ими, не кажется такой уж страшной участью.

Даже яблоко откуда-то взялось:

— Держи, Блодьювидд. Я знаю, еда утешает тебя, — и интонации вернулись, та самая насмешечка, к которой я уже привыкла, — и попей, настой ацеласа пойдёт тебе на пользу; я чувствую, ты не совсем здорова.

Прислушавшись к себе, поняла, что он прав. В груди и горле чувствовалось сухое жжение: похоже, возвращалась болезнь, почти убившая меня в подвале ратуши. Подняв глаза, увидела золотистое сияние, которым разгорались руки Ганконера, и отскочила: