— Детка, не поднимай тяжести, — попросил он, выдыхая и отступая по ледяному полу. От сгустившейся в комнате ярости и его кровь начала закипать.
— А тебе есть до этого дело? — выплюнула она. — Ты вообще помнил, что я беременна, когда залез на меня? Убирайся. Убирайся из моих покоев, Люк.
— Марин, — сказал он тяжело, не способный справиться с ее истерикой, — оссстановиссь.
Она засмеялась, нервно, выпрямившись и глядя на него с превосходством, — красноглазая, с растрепанными волосами, некрасивая и измотанная. От нее волнами била агрессия, расцветая морозными узорами на стенах.
— Что, не нравлюсь я тебе такой, Люк? Не нра-а-авлюсь. Я говорила тебе. Говорила. Ты не сможешь меня любить. Да ты уже и сам это понял, да? Недаром ты эту сучку целовал. Хорошо она целуется, а, Люк? Хорошо? Может, ты меня и отослал, чтобы к ней сюда прилетать? Жалеешь, наверное, что спас меня тогда… — она снова засмеялась-зарыдала, запрокинув голову, раскачиваясь, обхватив себя руками, а он слушал этот бред, смотрел на нее и не находил в себе сил остановить ее. — Лучше бы я тебя никогда не встречала… видеть тебя не могу, не могу, не могу. Ненавижу тебя.
Люк выдохнул, сжимая зубы, развернулся и вышел, понимая, что еще немного — и он тоже сорвется на крик. Его трясло.
— Правильно, — надрывно кричала она ему в спину из спальни, — убирайся. Убирайся и не возращайся. Ты мне не нужен, — рыдания и вдруг приглушенное, отчаянное, молящее: — Люк. Люк. Прости… не уходи… Люк.
Он не мог вернуться — бежал оттуда, по коридору к черной лестнице, тяжело дыша, наполненный ее болью, тоской и яростным безумием до краев. Нужно было вымыть это ветром — но в таком состоянии нечего было и думать лететь змеем. Он не способен был сейчас собой управлять и точно либо устроит ураган, либо улетит на край света.
В Марининых покоях за его спиной что-то гремело, рушилось, раздавался звон разбитого стекла — похоже, она опять швыряла и ломала мебель. И нужно было вернуться, схватить ее, обнять и переждать, пока она успокоится, помочь ей справиться со срывом. Но он малодушно бежал — он тоже устал, вымотался, тоже ходил по грани все эти дни, и не хватало сейчас сил перешагнуть все то, что она ему наговорила. Не хватило сил отстраниться, пожалеть ее и простить.
Люк сунул руку в карман за пачкой сигарет, наткнулся пальцами на ключи от листолета и едва не бросил их в стену. Но передумал и быстро пошел вниз по лестнице. Вот и решение.
На настройку листолета он не стал тратить время. Прыгнув в него, нажал кнопку открытия гаража и, даже не пристегнувшись, понесся из замка к Третьему форту.
Этой ночью в Дармоншир, пользуясь темнотой, залетел раньяр с вооруженными людьми, одетыми в форму инляндских офицеров. Раньяр опустился в лесу, неподалеку от земель замка Вейн, люди выгрузили оружие и отпустили стрекозу со всадником обратно.
Им была поставлена задача, избегая охраны, прокрасться следующей ночью к замку, заминировать его и взорвать, чтобы нанести урон проклятому колдуну и выманить его. А потом расстрелять из гранатометов и его самого, и тех, кто будет спасаться на машинах, и тех, кто прибудет на помощь.
Но оказалось, что земли колдуна очень хорошо охраняются — за земляными валами, окружающими его владения, мелькали огни, то и дело виднелись патрули. Чужаки затаились, решая, как отвлечь охрану, чтобы пробраться внутрь.
Утром в розоватом сиянии рассвета один из иномирян увидел улетающий от замка листолет и растолкал остальных. Возможность отвлечь патрули летела прямо на них.
Люка все еще потряхивало после Марининой истерики — он то шипел от злости, сжимая рычаг управления, то дергался, чтобы вернуться и утешить супругу, — но упорно набирал высоту и скорость. Он не в состоянии сейчас был говорить с ней. Сердце колотилось как сумасшедшее.
Оглядываться он не стал.
Впереди дугой вставало дымчатое, зеркальное утреннее море. Его светлость на мгновение отвлекся от управления, достал сигарету, щелкнул зажигалкой и затянулся… как вдруг его ослепило белой вспышкой, и Люк, оглушенный, со взорвавшейся болью головой, инстинктивно вывернул рычаг, пытаясь спастись. Щиты его, сжавшись от чудовищного давления, защитили аппарат от мгновенного разрушения, но вызвали кровотечение из ушей и носа; Люк почти ослеп и оглох.
Листолет от наружного взрыва разваливался на части и горел, со свистом планируя к морю. Так велика была набранная скорость и запас прочности летного артефакта, что аппарат, оставляя дымный след, донесся почти до воды и, полыхая, с оглушительным треском вмазался в скалы.