Королевская отравительница

Манчини очень мало говорил с Оуэном, но дал понять, с ухмылками и подмигиваниями, которые казались почти угрожающими, что если мальчик осмелится плохо себя вести, то даст повод сообщить об этом Рэтклиффу. Изредка он внезапно топал сапогом, как делал перед голубями, просто чтобы заставить Оуэна вздрогнуть. Он хихикал про себя, пока Оуэн складывал свои плитки, и насмешливо фыркал, когда они рушились. И беззастенчиво требовал на кухне еды в течение дня. Оуэн мог сказать, что Лиона огорчена тем, что ей приходится так часто кормить столь крупного человека, но она ничего не могла поделать.

Оуэн попытался найти принцессу Элизу, но безуспешно. И она не пыталась связаться с ним. Как будто все хорошее и доброе было изгнано из дворца после побега Оуэна. Его несчастное сердце страдало, а дворец казался темницей. После нескольких нагоняев от Джуэл он ушел в себя, его аппетит уменьшился, и он стал шарахаться от каждой тени.

Нападки на Оуэна во время королевского завтрака становились все более изощренными. Враждебность короля больше не знала пощады. На третий день после неудачного побега король выглядел почти радостным, когда вошел в большой зал и двинулся к Оуэну.

– Как? Мастер Оуэн, ты все еще здесь? – насмешливо сказал он. Сжал рукоять кинжала в кулаке и вытащил из ножен, прежде чем отправить обратно, – жест, который Оуэн всегда находил ужасающим. – Прошло несколько дней с тех пор, как все мои слуги тебя отчаянно искали. Не можешь себе представить, как это раздражает в такой большой крепости. Вдобавок с тех пор мои кухонные расходы возросли. Ты мне обязан.

Оуэн отшатнулся, слишком напуганный, чтобы что-то сказать. Дансдворт захихикал в кулак, чего не следовало делать, потому что король с удовольствием перенес внимание на него.

– Заткнись, Дансдворт, – отрезал он. – Если бы мне понадобился твой комментарий, я бы его из тебя выбил.

– Я… я… это был только кашель! – захныкал Дансдворт.

– Тогда держи при себе кашель, сопли и вонь, парень. Если в этом зале и есть кто-то, чьего побега я бы пожелал, так это ты.

Подросток покраснел от гнева и унижения, и Оуэн не мог скрыть мстительной улыбки. К сожалению, Дансдворт обернулся именно в этот момент, чтобы взглянуть на него. Выражение его лица обещало такую кару, что улыбка исчезла в мгновение ока.

Король поспешно съел завтрак, выбирая еду с тех подносов, где ее уже пробовали другие. Оуэн тайком изучал лицо короля, когда он оскорблял гостей и заставлял их вертеться как ужи на сковородке. Казалось, он был так доволен их унижением, что это насыщало его больше, чем все кушанья Лионы.

После завтрака Оуэн начал пробираться на кухню, но сильная рука схватила его за шкирку. Воздух исчез из его легких, и на него обрушился мощный удар.

– Смеяться надо мной? Кто ты такой, чтобы смеяться над кем-то? – Голос Дансдворта был низким и грубым.

Удар в живот заставил Оуэна задохнуться, и он не мог дышать. Рука все еще душила его.

– Тебе конец, Киска, – издевался Дансдворт. – Если ты когда-нибудь снова посмеешься надо мной, я утоплю тебя в бочке вина. Я окажу королю услугу. Ты слышишь меня, мелкий? Я сброшу тебя в бочку с вином и забью крышку. Никогда не смейся надо мной!

Нанеся еще один удар в живот, он швырнул Оуэна на пол. Мальчик разрыдался.

Дансдворт пнул Оуэна по руке острым носком башмака, и Оуэн знал, что синяк ему обеспечен. Он держался за живот, заливая пол слезами, пока Дансдворт уходил прочь. Несколько мгновений Оуэн успокаивал себя, придумывая способы мести. Но вскоре жар его гнева остыл, и он встал на колени в коридоре, трясясь и дрожа, мимо проходили слуги, и никто не остановился спросить, что с ним случилось.

Когда Оуэну удалось добрести до кухни, никто не заметил его, кроме Манчини. Тот спросил, остались ли в большом зале какие-нибудь лакомства, которые можно доесть. Оуэн кивнул, и он ушел.

Мальчик отступил в свой угол и сел там в тени, спиной к остальной части кухни, он понурился, ему было слишком грустно даже для того, чтобы вынуть плитки из сумки. Но он тут же заметил, что несколько плиток разложено на полу. Ресницы слиплись от слез, и он пригнулся, чтоб лучше видеть.

Вместо его имени из плиток было сложено Ж-Д-И.

Было странно получить от Дрю такое сообщение, но оно его не заинтересовало. Внезапно Оуэн испытал ужасную тоску по родителям. Никто никогда не избивал его раньше. Его рука ужасно ныла. Может, она сломана? Но даже если так, никому до этого не было дела.

Как король уговорил его покинуть святилище? Воспоминания были смутны. Он только помнил, насколько убедительным был король, каким добрым и щедрым он казался. Каким-то образом он обманул Оуэна. Мальчик не понимал как, но знал, что это случилось. Он стиснул зубы, гоня прочь слезы.

День, казалось, прошел в тумане, и он повиновался сообщению, оставленному плитками. Он сидел и ждал и ничего не ел. Он не думал, что когда-нибудь снова проголодается. Даже когда Лиона пыталась уговорить его съесть маффин, он только покачал головой.

– Тогда непременно отдай его мне, Лиона! – со смехом сказал Манчини. – Мальчик не голоден. А мужчина да!