Королевская шутиха

Не видя солнца и дневного света, королева становилась все бледнее. Шел десятый месяц ее беременности. В противоположность Марии, Елизавета становилась все более живой, цветущей и уверенной в себе. Она не избегала необходимости навещать сестру. Наоборот, являлась по первому требованию, предлагая поиграть на лютне, спеть что-нибудь или даже сшить какой-нибудь пустячок для младенца. В такие моменты королева словно переставала существовать. Елизавета была всем, чем Мария хотела бы стать, но не могла. Точнее, смогла на очень короткое время. Сейчас она постоянно держала руку на животе (мало ли, вдруг ребенок шевельнется) и даже со своим внушительным животом напоминала тень. Тень ожидала рождения тени. Иногда мне казалось, что от королевы осталась лишь телесная оболочка, а ее душа вместе с душой долгожданного ребенка удалились в иные пределы, где Мария может сполна наслаждаться радостью материнства.

Продолжая наблюдать за королем, я убедилась, что он — человек ведомый. Все направляло его к безупречной верности своей жене: ее любовь, ее уязвимое состояние, необходимость как-то уживаться с английской знатью и поддерживать у государственного совета благожелательное отношение к испанской политике, когда страна потешалась над бесплодным королем. Филипп это знал. Он был блестящим политиком и опытным дипломатом, но он не мог совладать с собой. Куда бы Елизавета ни направлялась, он следовал за нею. Если она выезжала прокатиться верхом, король требовал себе лошадь и скакал ее догонять. Когда она танцевала, он поедал ее глазами и повелевал музыкантам повторять танец, чтобы полюбоваться еще. Естественно, принцесса занималась испанским языком. Филипп придирчиво разглядывал испанские книги, которые она читала, и исправлял ее произношение, говоря скучноватым голосом завзятого учителя. Тем временем его глаза перемещались от ее губ к вырезу платья и рукам, небрежно сложенным на коленях.

— Ваше высочество, вы ведете опасную игру, — не раз говорила я принцессе.

— Ханна, это моя жизнь, — отвечала Елизавета. — Когда король на моей стороне, мне нечего бояться. А если он вдруг станет холостым, лучшей партии для замужества мне не найти.

— Вы говорите это о муже вашей сестры? — не выдержала я. — В вас что, нет ни капли сочувствия к ее ужасающему положению?

— Ханна, давай не будем затевать разговор о сочувствии, а то неизвестно, куда он нас заведет.

Потом она улыбнулась и, сощурив глаза до щелочек, добавила:

— Я просто прониклась ее мыслями о прочном союзе между Испанией и Англией. Такой союз будет диктовать свою волю всем остальным странам, — сказала она таким тоном, будто мы обсуждали фасоны летних платьев.

— Королева тоже так думала, но пока что лишь заимствовала у испанцев законы против еретиков, — не удержалась я от ехидства. — Мечты о наследнике привели ее к добровольному заточению в душной комнате, а тем временем ее сестра наслаждается солнцем и воздухом и флиртует с ее мужем.

— Королева полюбила мужчину, женившегося на ней из политических соображений, — напомнила мне Елизавета. — Я бы не была такой дурой. Если бы он женился на мне, у нас все было бы наоборот. Это я вышла бы за него из политических соображений, а он бы потерял голову от любви. И мы бы еще посмотрели, чье сердце разбилось бы первым.

— Он что, уже признался вам в любви? — шепотом спросила я, ужасаясь своему вопросу. Перед глазами всплыло страдальческое лицо Марии. — Он обещал жениться на вас, если королева вдруг умрет?

— Ханна, ты как-то говорила, что учишься у меня быть женщиной. Вот тебе ценный урок. Усвой его, пригодится. Филипп меня обожает. А если мужчина тебя обожает, его можно заставить сказать что угодно.

Разузнать о Джоне Ди было делом непростым и довольно опасным. Пожалуй, расспрашивать о нем было даже опаснее, чем в свое время — о принцессе Елизавете. Мистер Ди просто исчез, словно никогда и не существовал. Затерялся в страшных застенках английской инквизиции, гнездо которой находилось в соборе Святого Павла и управлялось епископом Боннером. Епископ был неутомим по части снабжения Смитфилда живыми «дровами». Каждую неделю он отправлял на костер не менее полудюжины мужчин и женщин.

Безопаснее всего было справиться насчет Джона Ди у нашего шута Уилла Соммерса, что я и сделала утром, найдя его на садовой скамейке, где он, словно ящерица, наслаждался солнцем.

— Пока еще жив, — сказал шут, приоткрыв один глаз. — Тсс!

— Ты что, спишь? — спросила я, намереваясь побольше узнать об арестованном.

— Я пока еще жив, — ответил Уилл. — Таким образом, у нас с ним есть кое-что общее. Но меня не поднимают на дыбу, не сдавливают грудь сотней камней и не таскают на допрос в полночь, на рассвете и во всякое другое время, забыв накормить завтраком. Так что общего у нас немного.

— Он признался? — шепотом спросила я.

— Едва ли он это сделает, — возразил практичный Уилл. — Если он признается, то сам себе подпишет смертный приговор, и на этом даже малая общность между нами прекратится. Я пока еще жив и просто сплю.

— Уилл…

— Быстро засыпаю и сплю без сновидений и без разговоров.