Королевские дети. Жизнь хороша (сборник)

На подворье её не нашли, и крестьянин разослал всех в разные концы. Сам он потопал к дому приходского священника, чтобы спросить у Матильды. Та правдиво ответила, что в последний раз видела Марию на дороге в Пасторский лесок перед тем, как ей пришлось вернуться ради венков для службы, и заверила – уже не так правдиво, – что понятия не имеет, где Мария задержалась.

Правда же была такова, что Мария и Якоб, попрощавшись с Матильдой, хотя и продолжили путь в Пасторский лесок, но там не стали терять время на сбор орехов, а свернули круто на восток и под прикрытием подлеска, через холмы, рука об руку пошли ко входу в расщелину, которая вела вдоль Яунского ручья к вершинам гор.

Было уже далеко за полночь, когда они добрались до пастушьей хижины. Якоб развёл огонь в камине, поставил на стол кувшин родниковой воды с двумя стаканами, потом протянул Марии хлеб, вяленое мясо и сыр и приготовил ей постель, потому что она сильно устала от долгого перехода. Сам он заночевал снаружи. Стояла ясная звёздная ночь, вдали скрежетали ледники. Но незадолго перед рассветом, когда сильно похолодало, он вошёл в хижину и прилёг к Марии. Она приподняла своё одеяло и укрыла его, а он взял своё одеяло и укрыл её.

На следующее утро он разбудил её горячим мятным чаем, который подсластил мёдом. Велел Марии быстро одеваться и вставать, потому что внизу, в долине Якоб уже различил шаги. Топот мужских сапог и лошадиных копыт. Шаги давались путникам тяжело, но они приближались. Марии и Якобу пришлось уходить. Они карабкались в гору, взбираясь всё выше и выше к небу. У самых вершин, где уже не росли деревья, а серны не находили себе пропитания, в одной расщелинке было устроено – не видное никому и ниоткуда, не считая птиц и неба, – самодельное укрытие Якоба. Крыша из балок лиственницы и сланцевого камня между двумя скалистыми стенами. Вход завешен медвежьей шкурой, внутри лежанка и очаг. Отсюда Марии и Якобу открывался из-за края скалы чудесный вид вниз на Альпы и на пастушью хижину, где над трубой всё ещё курился дымок.

Альпы простирались под ними по-прежнему мирные и безлюдные, но потом из елового леса показались мужчины. То были батраки крестьянина Магнина в сопровождении его самого и шести верховых наёмников. Они обыскали хижину и обрыскали всё высокогорное плато вокруг, а потом стояли, пожимая плечами и почёсывая шею, пока крестьянин ярился и орал в бессильном гневе. Он потрясал кулаками и изрыгал угрозы, которые отдавались эхом между отрогами гор. Большими кругами летали чёрные горные галки, от вершин откалывались камни и катились по осыпям в низину.

Мария смеялась над потешной фигуркой своего отца. Она смеялась ещё больше, когда он выхватил у одного из наёмных солдат винтовку и бесцельно выстрелил вверх, и горы безучастно приняли этот выстрел, и она продолжала смеяться, когда эхо детонации стихло, а крестьянин со своими людьми снова спустился в долину. Но Якоб не смеялся. Он знал, что горы хотя и велики, но мир тесен, и что ему не миновать рано или поздно отцовского гнева.

Никто не знает, сколько дней провели там наверху Мария и Якоб; три или, может, четыре, а то и целую неделю. Они взбегали вверх словно серны и в спринте с лёгкостью оставили бы своих преследователей позади. Но на длинной дистанции – это было им ясно – шансов у них не было.

Итак, однажды днём они спустились по ущелью, в вечерних сумерках добрались в долину и пришли ко двору крестьянина Магнина. Якоб остался снаружи, а Мария, скрестив руки и строптиво набычившись, шагнула в дом навстречу отцовскому гневу.

Якоб прислушался. Он ожидал крика, побоев, хлопанья дверьми, звона разбитой посуды. Но ничего такого не случилось. В доме было зловеще спокойно. Через какое-то время Якоб развернулся и пошёл по темнеющей дороге в городок, сел на рыночной площади под большой липой на скамью и стал ждать батраков, которых непременно пошлёт крестьянин.

Пришедших – вооружённых дубинками – было четверо. Якоб встал. Это были всё те же батраки, которые каждую весну приводили к нему в горы коров, а осенью снова их забирали. Они с гиканьем пересекли рыночную площадь, окружили Якоба и принялись глумливо кривляться перед ним в сознании своего превосходства. Якоб ждал. Он был обучен в единоборствах с медведями и волками и обладал рефлексами дикого зверя. В его глазах батраки двигались замедленно, словно в воде, их неуклюжие угрожающие жесты не представляли для него опасности. Он терпеливо ждал, когда они управятся со своей пантомимой, чуть ли даже не заскучал. Якоб охотно избежал бы драки, если бы это было возможно; во-первых, потому что каждый из четверых когда-то тоже был ребёнком, рос у матери, с любимой игрушкой и большой мечтой, а во-вторых, потому что драка всегда означает опасность для обеих сторон. Но парни непременно хотели драки, крестьянин для этого их и послал, и они вбили себе это в голову. Итак, Якобу придётся драться, причём как можно более жестоко и коротко. Он не будет перед ними гримасничать и ломаться, это бесполезно и рискованно.