Королевские милости

«В ней что-то изменилось, – сообразил Мата. – Она пришла к какому-то решению». И выпалил:

– Ты меня оставляешь?

Как только слова слетели с губ, Мата показалось, что вопрос глупее некуда: какое это имеет для него значение? Он мог выбрать любую из огромного количества женщин, моложе и красивее Миры, однако нравиться хотел именно ей, хотел, чтобы она сама пришла в его постель, попросила прощения за свою дерзость и невежество, признала, какой он великий правитель, какой глубокий след оставит в истории мира.

По правде говоря, с того самого дня, как Мира сказала, что думает о его прославленных победах, он видел себя только ее глазами: излишне жестоким, грубым и незначительным.

– Нет, вовсе нет.

Мата с облегчением опустился на подушку рядом с ней.

– Во-первых, я хочу поговорить о моем брате.

Мата ждал.

– Мне снились кошмары, в которых он спрашивал, удалось ли вам осуществить свои мечты.

Лицо Мата дернулось.

– Но в последнее время кошмары прекратились. Тогда я подумала, что его душе не хватает энергии, и попросила купца, отправившегося в Пэн, воскурить благовония и принести жертвы на могиле Мадо. Он вернулся и рассказал мне, что плита на его могиле самая большая на всем кладбище и что вы приказали солдатам гарнизона класть на нее свежие хризантемы каждый день. Более того, вы велели поступать так со всеми могилами восьми сотен солдат, которые последовали за вами из Таноа и погибли в сражениях. Это щедрый поступок.

Мата промолчал, и Мира отложила пяльцы.

– Во-вторых, я хочу показать вам это. – Она встала, подошла к маленькому походному сундучку, стоявшему в углу, и вернулась с предметом, завернутым в ткань.

– Что это?

Мира молча передала ему сверток, и Мата, развернув его, обнаружил костяной кинжал, однажды он уже видел такой рядом с мертвым телом дяди. Туфи с прискорбием сообщил ему, что кинжал принадлежал принцессе Кикоми, любовнице Киндо Мараны и убийце Фина.

– Ваши враги хотят использовать меня, чтобы добраться до вас.

Мата смотрел на нее и не понимал, что чувствует. Неужели предательство будет сопровождать его всю жизнь?

– Однако мне надоело быть инструментом в чужих руках, – продолжала Мира. – Я хочу жить так, как мне нравится.

Мата бросил кинжал на пол, резко развернулся и вышел из комнаты.

Мира вернулась к вышиванию.

Теперь ее стиль стал более абстрактным, полным энергии и намеков, а не отображением реальности. Несколько резких стежков, дающих лишь представление об очертаниях, показывали Мата на фоне случайных линий и хаотических цветных пятен, тщательно созданный мир распадался на глазах. Она вышивала звездные вспышки, исходившие от него: в равной степени вращающиеся мечи и цветущие хризантемы. Мата казалось, что он увядает в ее руках, превращаясь из реальности в легенду.

Он вставлял в изящные рамки каждый из вышитых ею платков и дарил тем, кто доставлял ему удовольствие или совершал достойный поступок. Его командиры и советники соперничали между собой за то, чтобы получить вышивку Миры, символ уважения гегемона. Казалось, Миру все это забавляло, однако вовсе не интересовала дальнейшая судьба ее работы.

Однажды Мата вернулся в конце очередного дня сражений, утомленный, пропахший кровью и смертью, и, не потрудившись вымыться, сразу направился в покои Миры.

Сохраняя неизменное спокойствие, она спросила, не хочет ли он остаться и с ней пообедать.

– Моя служанка согреет воды для ванны, а я приготовлю на пару карпа, которого купила сегодня на рынке. Вы ведь давно не пробовали блюд Таноа?

В предложении Миры остаться не было покорности или соблазна. Она не попросила его рассказать о подвигах на поле сражения, не выразила восхищение доблестью или силой, а, как всегда, перечислила самые простые вещи, которые они могли разделить.

Мата понял, что она ведет себя с ним как с другом, а вовсе не как с гегемоном островов Дара, подошел к ней, притянул к себе и коснулся губ. Мата чувствовал, как трепещет ее сердце: словно птица, попавшая в силки. Мира уронила руки, державшие иглу и пяльцы с вышивкой, и через мгновение ответила на поцелуй.

Он отстранился и посмотрел ей в глаза. Мира не отвела взгляда, и Мата вдруг понял, что, кроме Куни Гару, никто больше не выдерживал взгляд его сдвоенных зрачков.

– Теперь я тебя поняла, – проговорила Мира. – Теперь я знаю, почему никогда не смогу вышить твой портрет так, чтобы ты был на себя похож.

– Скажи мне.

– Ты напуган. Тебя беспокоят легенды, которые сопровождают твой нелегкий путь, и твоя тень, живущая в сознании других людей. Все вокруг боятся тебя, и ты начал верить, что так и должно быть. Все вокруг льстят, и ты начал верить, что всем так и следует поступать. Все вокруг тебя предают, и ты начал верить, что заслуживаешь предательства. Ты стал жестоким не из-за того, что хочешь таковым быть: просто думаешь, что люди ждут именно такого поведения, совершаешь свои поступки потому, что веришь: идеальный Мата Цзинду желает их совершить.

Мата покачал головой.

– То, что ты говоришь, не имеет смысла.