Королевство

А потом наступил день, когда он сказал, что умирает. И рассказал анекдот про «фольксваген».

За ключом от дома пришла его дочь.

Я ждал, что Карл даст волю слезам, когда я расскажу ему новость о дяде Бернарде, но он оказался к ней готов, – по крайней мере, он лишь печально покачал головой, как будто от подобного можно просто отряхнуться. Кажется, точно так же он стряхнул с себя ночь «Фритца». Иногда он как будто забывал все происшедшее. Мы никогда это не обсуждали, как будто оба понимали: если мы обернем тот случай в достаточное количество слоев молчания и времени, возможно, однажды останется лишь эхо – флешбэк старого кошмара, который на долю секунды кажется тебе реальностью, пока к тебе не вернется память и пульс не придет в норму.

Я сказал Карлу, что, по-моему, ему пора перебираться в спальню мамы и папы, мотивируя это тем, что он перерос меня на восемь сантиметров и ему нужна кровать побольше. Но в нашей комнате я плохо спал не потому, что не мог полностью вытянуться. Карл больше не слышал криков из Хукена – теперь их слышал я.

На похоронах Карл произнес потрясающую речь. О том, какой дядя Бернард был добрый, искренний, а еще – забавный. Возможно, кто-то счел странным тот факт, что от нас двоих говорил не я, старший брат, а он, но я спросил Карла, не хочет ли он взять это на себя, – я боялся, что просто расплачусь. Карл согласился, а я поделился с ним материалом – историями и мыслями, я ведь был к дяде Бернарду ближе, чем он. Карл делал заметки, писал, редактировал, добавлял что-то от себя, репетировал перед зеркалом – основательно подошел к делу. Я и не знал, что у него внутри столько тонких мыслей, но ведь так и есть: кажется, что знаешь человека так же хорошо, как карман собственных брюк, а вдруг обнаруживаются грани, о которых ты и понятия не имел. Но вообще, конечно, в карманах брюк, в том числе и собственных, ты шаришь, как во тьме. Порой найдешь монетку, лотерейный билет или таблетку от головной боли, завалявшиеся в подкладке. Или полюбишь девушку столь безнадежной любовью, что окажешься на грани самоубийства, хоть на самом-то деле ты ее толком и не знаешь. И вот всю жизнь так и роешься в карманах. А потом начинаешь задавать вопросы, не вчера ли эта монетка туда попала, не выдумал ли ты эту влюбленность. Может, девушка – это лишь предлог, повод уехать туда, куда тебя тянет, – подальше отсюда. Но когда хотелось подумать, в другие муниципалитеты я не ездил, а за книгами мне дальше Нотоддена не надо было. Ни разу мне не приходило в голову покончить со всем и въехать на полной скорости в скалу на выезде из туннеля или повторить отцовский полет над Хукеном. Я всегда возвращался назад. Вычеркивал день и ждал следующего. День, когда я увижу Мари, – или не увижу.

Вот тогда я и начал драться.

36

После смерти дяди Бернарда наступила мрачная пора. Я получил в наследство мастерскую и работал круглые сутки – думаю, это меня и спасло. Это, а еще драки в Ортуне.

Единственными передышками были субботние вечера, когда в Ортуне устраивали танцы: пьяный Карл заигрывал с девушками, а я ждал, пока какой-нибудь ревнивый бедолага не потеряет самообладание – и я смогу всадить кулак в собственное уродливое, жалкое отражение, раз за разом, неделю за неделей швыряя его о землю.

После этих субботних вечеров Карл, бывало, приходил рано утром и ложился на нижнюю кровать. Мучился похмельем. Пердел. Хихикал. И когда мы заканчивали перечислять события прошедшей ночи, он иногда выдавал:

– Черт, а хорошо иметь старшего брата!

Вранье, гревшее мне душу. Мы ведь оба знали, что теперь старшим братом стал он.

Я ни разу даже не рассматривал мысль рассказать ему, что влюбился в его девушку. Дяде Бернарду я этого тоже не говорил, да и Мари знаков не подавал. Испытываемый мной по этому поводу стыд останется только моим. Значит, папа тоже это чувствовал? Думал ли он о том, что мужчина, возжелавший собственного сына, не заслуживает жизни, и оставлял ружье за амбаром в надежде, что я сделаю работу вместо него? Думаю, теперь я его лучше понимал – меня это адски пугало, а вот презрение к самому себе не уменьшалось.

Не очень-то помню, что я думал или говорил, когда Карл рассказал, что хочет учиться. Тем не менее все к этому шло – не только благодаря отличным оценкам или тому, что сам по себе он не человек практики, но потому, что Мари Ос тоже была нацелена на учебу. Разумеется, они собирались учиться в одном городе. Я представил себе, как они снимают комнату на двоих в Осло или Бергене, приезжают домой в деревню на все каникулы и праздники, собирают вокруг себя друзей. И я к ним пристроюсь.

А потом в Ортуне случилась эта история с Гретой и Карлом, Грета разболтала все Мари – и все вдруг перевернулось с ног на голову.

И когда Карл уехал в Миннесоту, я остался с ощущением, что он избавился от всего. От деревенского скандала и Мари Ос. От ответственности за ферму. От меня, зависевшего от него в большей степени, чем он от меня. Не знаю, может, он снова услышал доносившиеся из Хукена крики.

Во всяком случае, после его отъезда наступила тишина.

Жуткая тишина.