Королевство

– Думаю, наши мотивы обычно настолько сложны, что мы сами их до конца не понимаем.

Я погладил синяк у нее под ключицей:

– А его мотивы избивать тебя тоже сложны?

Она пожала плечами:

– До того как весной я уехала от него в Торонто, он меня и пальцем не трогал. Что-то изменилось, когда я вернулась. Он изменился. Постоянно пил. А потом начал бить. После первого раза он так расстроился – я была полностью уверена, что тот случай окажется единственным. А потом выстроилась схема, будто навязчивое действие, которое он должен выполнить. Иногда перед тем, как приступить, он плакал.

Я припомнил слезы на нижнем ярусе кровати, когда понял, что плачет не Карл, а папа.

– Почему ты не уехала? – спросил я. – Зачем ты вообще из Торонто вернулась? Так сильно его любила?

Она замотала головой:

– Нет, его я разлюбила.

– Ты из-за меня приехала?

– Нет, – ответила она и погладила меня по щеке.

– Из-за отеля, – сказал я.

Она кивнула.

– Ты отель любишь.

– Нет, – сказала она. – Отель я ненавижу. Это моя тюрьма, она меня не отпускает.

– И все же ты его любишь, – сказал я.

– Точно так же мать любит ребенка, который как будто превращает ее в заложника, – сказала она, и я вспомнил слова Греты.

Шеннон перевернулась.

– Если ты создал что-то, потратив такое количество времени и вложив столько боли и любви, сколько отдала этому зданию я, оно станет частью тебя. Нет, даже не частью, оно больше тебя, важнее. Дитя, здание, произведение искусства – вот твой единственный шанс на вечную жизнь, разве нет? Важнее всего того, что ты обязан любить. Понимаешь?

– То есть это памятник и тебе.

– Нет! – обрубила она. – Я не памятники создаю. Я создала простое, практичное, красивое здание. Потому что людям нужна красота. А на моих чертежах красота кроется в простоте, очевидной логике, ничего монументального в них нет.

– Почему ты говоришь про чертежи, а не про отель? Его скоро достроят.

– Потому что его вот-вот испортят. Компромиссы с муниципальными властями по поводу фасада. Карл согласился на дешевые материалы, чтобы не вылезать за рамки бюджета. Пока я была в Торонто, целиком поменяли лобби и ресторан.

– Так ты вернулась, чтобы спасти свое дитя.

– Но вернулась слишком поздно, – сказала она. – И побоями меня попытался сделать послушный человек, которого, как мне казалось, я знаю.

– Если соревнования по перетягиванию каната ты проиграла, почему ты все еще здесь?

Она хмуро улыбнулась:

– Ну а как же. Полагаю, мать чувствует себя обязанной присутствовать на похоронах собственного ребенка.

Я сглотнул:

– Ты осталась лишь по этой причине?

Она долго на меня смотрела. Потом закрыла глаза и медленно кивнула.

Я задержал дыхание.

– Шеннон, я должен услышать, как ты это произнесешь.

– Пожалуйста. Не проси.

– Почему?

На глазах у нее блеснули слезы.

– Потому что, Рой, это как в сказке – «Сезам, откройся», поэтому ты и спрашиваешь.

– Ты про что?

– Если я сама услышу, как я это говорю, мое сердце откроется и я ослабею. А пока здесь все не закончится, я должна быть сильной.

– И я должен быть сильным, – ответил я. – А чтобы силы появились, мне надо услышать, как ты это скажешь. Скажи тихо, чтобы услышал только я. – Руками, как чашками, я закрыл ее маленькие уши, напоминавшие белые раковины.

Она посмотрела на меня. Задержала дыхание. Остановилась. Снова собралась с силами. И прошептала волшебные слова, чья сила превосходила лозунг, Символ веры, клятву:

– Я люблю тебя.

– И я тебя люблю, – прошептал я в ответ.

Я поцеловал ее.

Она поцеловала меня.

– Черт бы тебя побрал, – сказала она.

– Когда все это закончится, когда отель достроят, ты будешь свободна?

Она кивнула.

– Я могу подождать, – сказал я. – Но потом мы соберемся и уедем.

– Куда? – спросила она.

– В Барселону. Или Кейптаун. Или Сидней.

– В Барселону, – сказала она. – К Гауди.

– Договорились.

Мы смотрели друг другу в глаза, словно скрепляя клятву печатью. Во тьме раздался какой-то звук. Ржанка? Почему она спустилась сюда с горы? Из-за ракет?

Ее лицо как-то изменилось. Появилась тревога.

– Что это? – спросил я.

– Прислушайся, – прошептала она. – Звук какой-то нехороший.

Я прислушался. Это не ржанка, тон шел то вверх, то вниз.

– Черт возьми, да это пожарная машина, – сказал я.

Как по команде, мы выскочили из постели и выбежали в мастерскую. Я открыл дверь: мы успели увидеть, как к деревне промчалась старая пожарная машина. Я менял ей запчасти – муниципалитет купил «GMC» у вооруженных сил, службу она несла на аэродроме.

Аргументы в пользу покупки: она была в приемлемом состоянии, а в цистерну помещалось 1500 литров воды. Аргументы в пользу продажи спустя год: на крутом подъеме тяжелая машина оказывалась столь неуклюжей, что, если пожар начнется где повыше, когда машина туда доберется, тушить этим 1500 литрам окажется нечего. Но желающих на колымагу не нашлось, вот и осталась.

– Не надо бы в такую погоду устраивать в центре салют, – сказал я.

– Горит не в центре, – ответила Шеннон.

Я проследил за ее взглядом. В горы, к Опгарду. Небо было грязно-желтым.

– Вот блин, – прошептал я.

Я въехал на «вольво» во двор. Следом за мной – Шеннон на «субару».