Королевство

– Возможно, ей кажется, что она сама виновата, потому что не дала ему отпор, что ей следовало бы понять это раньше, но, когда это началось, она была ребенком.

– Притормози, ты же не знаешь…

– Нет, ты послушай! Ребенок считает, что родители всегда поступают правильно, так? Но она также помнит, как ее просили никому не рассказывать, значит она смутно догадывалась, что это неправильно. Верно? Но она согласилась все скрывать, родные ей ближе, чем Бог и ленсман, поэтому отчасти она берет вину на себя. К тому же Наталии всего шестнадцать, – возможно, ей легче от мысли, что она сама дала согласие.

Ольсен все поглаживал усы.

– Ты как будто психологию изучал или дома у Му жил.

Я не ответил.

Он вздохнул:

– Я не могу заставить шестнадцатилетнюю девушку давать показания против своего отца. С другой стороны, она уже достаточно взрослая, чтобы нести ответственность за свои слова.

– То есть ты закроешь на это глаза, потому что, возможно, девушка и сама не против, и уже достигла возраста сексуального согласия?

«Только ты забыл, что от этого лишь тебе же хуже будет», – думал я, разглядывая ленсмана. Однако лицо у него скривилось от отчаяния, да и голос звучал уныло.

– Так что же делать? – Он вздохнул и всплеснул руками.

– Позаботиться о том, чтобы девушка уехала подальше от отца, – ответил я, – например, переехала в Нотодден.

Ольсен отвел глаза и уставился на стойку с газетами, словно увидел что-то увлекательное. И медленно кивнул.

– Как бы то ни было, мне придется принять его заявление. Надеюсь, ты понимаешь? А за такое до четырех лет дают.

– Четыре года?

– Челюсть у него в двух местах сломана, и он может оглохнуть на одно ухо.

– Ну, другим-то он пока слышит. Шепни ему в здоровое ухо, что если он заберет свое заявление обратно, то про его дочь, по крайней мере, вся деревня не узнает. И мы с тобой, и он сам – все мы понимаем, что не заяви он на меня – это означало бы, что обвиняю я его не зря.

– Рой, логику твою я понимаю, но ты сделал человека инвалидом, и я, как ленсман, не могу закрыть на это глаза.

Я пожал плечами:

– Самооборона. Он на меня первый с молотком кинулся.

Ольсен рассмеялся – сухо, одними губами:

– И как прикажешь мне в это поверить? Религиозный тихоня, который сроду не попадал ни в одну историю, набросился на Роя Опгарда, которого хлебом не корми, а дай кому-нибудь морду набить?

– А ты присмотрись и мозгами пораскинь. – Я положил руки ладонями вниз на стойку.

Ольсен уставился на них:

– И что?

– Я правша, и все, с кем я дрался, подтвердят, что дерусь я правой. Тогда почему на левой у меня вся кожа содрана, а на правой только палец сломан? Растолкуй Му, как дело обстоит, – и про дочь, и про нанесение увечий, особенно когда выяснится, что это он на меня напал.

Ольсен быстро провел пальцами по усам. И коротко кивнул:

– Ладно, я с ним поговорю.

– Спасибо.

Он поднял голову и посмотрел на меня. И в глазах у него я увидел ярость. Словно я, поблагодарив, решил поиздеваться над ним, ведь действовал он не ради меня, а ради себя самого. Может, еще ради Наталии и деревенских, но уж точно не ради меня.

– Снег скоро растает, – сказал он.

– Правда? – непринужденно бросил я.

– На следующей неделе обещают потепление.

Собрание в муниципалитете начиналось в пять, и перед отъездом Карл успел пообедать со мной и Шеннон. Я приготовил горную форель с картошкой и огуречным салатом со сметаной и накрыл стол в столовой.

– Ты вкусно готовишь, – похвалила Шеннон, убирая со стола.

– Спасибо, но тут ничего сложного, – сказал я, прислушиваясь к затихающему гулу двигателя.

Я налил нам кофе, и мы уселись в гостиной.

– Отель на повестке дня первый, – я посмотрел на часы, – поэтому он уже вот-вот будет выступать. Держим кулаки и пожелаем ему ни пуха ни пера.

– Ни пуха ни пера, – повторила Шеннон.

– Семь футов под килем.

– Под килем. Что такое киль?

– Что-то морское, я тут не знаток.

– За это надо выпить. – Шеннон сходила на кухню и принесла два бокала и бутылку игристого, которое Карл поставил охлаждаться. – А в чем ты знаток?

– В чем знаток? – Я наблюдал, как она открывает бутылку. – Я знаток в заправках. И хотел бы, чтоб у меня была собственная. И… пожалуй, больше ничего.

– А жена, дети?

– Если появятся, то пускай будут.

– Почему ты никогда не встречался с девушками?

Я пожал плечами:

– Никто на меня не позарился.

– Не позарился? То есть ты считаешь себя непривлекательным?

– Да я, вообще-то, пошутил, но скорее да.

– Тогда скажу тебе, Рой, что ты ошибаешься. И говорю я это не из жалости, а потому что это факт.

– Факт? – Я взял бокал. – Разве привлекательность – не субъективная штука?

– Отчасти. И нередко женщина считает мужчину более привлекательным, чем на самом деле, а вот мужчине женскую привлекательность свойственно приуменьшать.

– По-твоему, это несправедливо?

– Хм. Наверное, мужчина чувствует себя свободнее, потому что его внешность считается менее важной. Однако из-за этого большее значение приобретает его социальный статус. Если женщины жалуются, что им навязывают стандарты красоты, мужчинам вполне можно было бы пожаловаться, что от них требуют определенного статуса.