Королевство

– Именно этим каждый из нас и руководствуется. Никто из нас не воспринимает красоту вне контекста – она всегда соотносится с нашим предыдущим опытом, с тем, что мы усвоили, изучили и сопоставили. Жители любой страны считают свой гимн самым красивым, мы уверены, что наша мама готовит лучше всех в мире, а самая красивая девушка у нас в деревне – первая красавица на планете. И так далее. Когда впервые слышишь чужую музыку, она обычно не нравится. Конечно, если она действительно чужая. Если кто-то утверждает, будто обожает совершенно новую для него музыку, это оттого, что ему нравится сама экзотичность. К тому же у него складывается впечатление, будто он, в отличие от окружающих, невероятно чувствителен и космополитичен. Но на самом деле нравятся ему те аспекты, которые он, сам того не понимая, узнает. Постепенно новое становится частью его опыта, частью изученного, навязанных представлений о красоте – то есть внедряется в его эстетические пристрастия. В начале двадцатого века американский кинематограф начал приучать представителей всех рас к тому, что голливудские артисты красивы. Сперва белые, а позже – и темнокожие. Последние пятьдесят лет азиатский кинематограф таким же образом продвигает своих кинозвезд. Хотя тут как с музыкой – их красоту должны признавать, значит азиат не должен выглядеть чересчур по-азиатски, ему следует соответствовать уже существующему идеалу красоты, а этот идеал – по-прежнему белокожий. Поэтому, говоря о чувстве прекрасного, мы употребляем слово «чувство», что, мягко говоря, неточно. Слух и зрение – чувства врожденные, но в отношении красоты все мы начинаем с чистого листа. Мы… – Она вдруг осеклась и, быстро улыбнувшись, поднесла бокал к губам – наверное, решила, что зря старается, потому что слушатель ей достался неблагодарный.

Мы немного посидели в тишине. Я кашлянул:

– Я читал, что повсюду – даже в отдельно живущих племенах – красивым считается лицо симметричное. Значит, это нечто врожденное?

Шеннон посмотрела на меня, снова улыбнулась и наклонилась вперед.

– Возможно, – сказала она, – с другой стороны, правила симметрии простые и строгие, поэтому неудивительно, что в этом сходятся все. Вера в высшие силы тоже присуща всем, но мы с нею не рождаемся.

– А если я скажу, что ты красивая? – сам того не ожидая, выпалил я.

Сперва она изумленно замерла, а затем показала на свой полуприкрытый глаз, и когда заговорила снова, то вместо приятной теплоты в голосе зазвенел металл.

– Это значит, что либо ты врешь, либо ты не уяснил даже самые элементарные принципы красоты.

Я понял, что переступил границу.

– То есть существуют принципы? – спросил я, чтобы оправдаться.

Она оценивающе разглядывала меня, будто прикидывая, стоит меня помиловать или нет.

– Симметрия, – ответила она наконец, – золотое сечение. Формы, повторяющие природные. Гармонирующие цвета и оттенки.

Я кивнул, довольный, что обстановка разрядилась, но знал, что еще долго не прощу себе этой оплошности.

– Или функциональные формы в архитектуре, – продолжала она, – на самом деле они тоже повторяют природу. Шестиугольные соты в улье. Бобровые плотины. Разветвляющиеся лисьи норы. Дупло дятла, где селятся и другие птицы. Ни одна из этих конструкций не создавалась ради красоты и тем не менее красива. Дом, в котором приятно жить, красив. Все проще простого.

– А автозаправка?

– Тоже бывает красивой, пока она служит целям, которые мы считаем достойными.

– И виселица тоже?..

Шеннон улыбнулась:

– …тоже бывает красивой, если осужденный на повешение осужден не зря.

– Чтобы считать так, необязательно ненавидеть осужденного?

Шеннон прищелкнула языком, будто пробуя эту мысль на вкус:

– Нет, по-моему, достаточно считать казнь необходимой мерой.

– А вот «кадиллак» – машина красивая, – сказал я, доливая себе вина, – хотя в сравнении с современными автомобилями форма у него малофункциональная.

– Она имитирует природные формы. Эта машина выглядит как орел, который вот-вот взлетит, она скалит зубы, будто гиена, готова плыть по воде, словно акула. И кажется, будто в нее встроен двигатель от ракеты и на ней можно полететь в космос.

– Но форма врет о функции, и мы об этом знаем. Однако считаем ее красивой.

– Некоторые церкви кажутся красивыми даже атеистам. Но в глазах человека верующего они еще красивее, потому что напоминают ему о вечной жизни. Так женское тело действует на мужчину, желающего продолжить свой род. Если мужчина знает, что женщина бесплодна, его желание ослабевает.

– Ты правда так считаешь?

– Можем проверить.

– И как?

На губах у нее заиграла слабая улыбка.

– У меня эндометриоз.

– Это что?

– Заболевание, при котором эндометрий – это внутренняя слизистая оболочка матки – растет не только в матке. Это означает, что детей у меня, вероятнее всего, не будет. Когда знаешь о том, что функция невыполнима, форма тоже теряет красоту – согласен?

Я посмотрел на нее:

– Нет.

Она улыбнулась:

– Это отвечает твой разум. Бессознательное должно переварить эту информацию.

Ее бледные щеки слегка порозовели – видно, от вина. Я уже собрался ответить, когда она рассмеялась: