Королевство

Дядя Бернард снова встал на ноги, и его решили не оперировать – я видел, что плакали только он и Карл. В церковь набилось полно народу – насколько мне известно, в Усе с большинством этих людей мама и папа никогда не имели ничего общего и общались только в случае крайней нужды. Бернард произнес пару слов и зачитал надписи на венках. Самый большой – от конторы Виллумсена, значит он сможет включить его в обслуживание клиентов и получить налоговый вычет. Ни Карл, ни я не выразили желания что-либо сказать, а священник на нас давить не стал, – думаю, раз уж у него собралось столько зрителей, он оценил свободное пространство для маневра. Но я не помню, что он говорил, – не думаю, что я слушал. Затем – соболезнования, бесконечный поток бледных, печальных лиц: словно сидишь в машине у шлагбаума и смотришь на проходящий поезд – лица вроде бы на тебя глазеют, но направляются-то совсем в другие края.

Многие говорили, что сочувствуют мне, но не мог же я ответить, что в таком случае у них все не так уж плохо.

Помню, мы с Карлом стояли в столовой на ферме за день до переезда к дяде Бернарду. Мы ведь тогда не знали, что еще через несколько дней снова вернемся в Опгард. В доме было ужасно тихо.

– Теперь это все наше, – сказал Карл.

– Да, – ответил я. – А тебе что-то нужно?

– Это. – Карл указал на шкаф, где папа хранил ящики «Будвайзера» и бутылку бурбона.

Я взял коробку с табаком «Берри» – так я стал жевать снюс. Не помногу, ведь никогда не знаешь, когда в следующий раз удастся достать «Берри», а хоть раз попробовав качественный табак, к шведскому дерьму ты уже вряд ли притронешься.

Еще до похорон каждый из нас по отдельности сходил к ленсману на допрос – он, разумеется, называл это обычной беседой. Сигмунда Ольсена привлекло отсутствие тормозного пути на Козьем повороте – он спросил, была ли у моего отца депрессия. Но мы с Карлом придерживались версии, что, судя по всему, произошел несчастный случай. Может, он слишком сильно разогнался или на секунду отвлекся, посмотрев на нас в зеркало. Как-то так. И кажется, ленсман наконец угомонился. До меня дошло, как нам повезло, что у него было только две версии: несчастный случай и самоубийство. Продырявливая тормозной шланг и сливая тормозную жидкость, чтобы снизилась сила торможения, я знал, что, даже если все это обнаружат, в целом оснований для подозрений мало: воздух попал в тормозную систему – со старыми машинами такое случается сплошь и рядом. Хуже придется, если выяснится, что кто-то ослабил винты, крепящие рулевую колонку к зубчатой рейке, из-за чего машина стала неуправляемой. Машина перевернулась, но повреждения оказались не такими сильными, как я себе представлял. Если бы машину обследовали, возможно, пришли бы к выводу, что ослабнуть может любое крепление, в том числе винты. Но ослабшие винты, а вдобавок дыры в тормозном шланге? И почему на земле под машиной не осталось следов вытекшей тормозной жидкости? Повторюсь: нам повезло. Вернее, мне повезло. Разумеется, я знал: Карлу известно, что аварию каким-то образом подстроил я. Инстинктивно он понял, что нам с ним в тот вечер садиться в «кадиллак» нельзя было ни в коем случае. А еще – я же обещал, что все устрою. Но он никогда не спрашивал, как я все устроил. Возможно, про тормоза он все понял – видел же, что стоп-сигналы зажглись, хотя «кадиллак» скорость не сбросил. И зачем мне ему рассказывать, раз он не спрашивал? Тебя не накажут за то, о чем ты не знал, и если меня посадят за убийство родителей, довольно того, что в эту яму упаду я один – не потяну за собой Карла, как папа тянул маму. В отличие от них, Карл прекрасно жил бы без меня. Как я думал.

31

Карл родился ранней осенью, я – в середине каникул. А значит, на день рождения он получал подарки от одноклассников и даже приглашал гостей – мой же день рождения проходил тихо. На самом деле я и не жаловался. Поэтому я лишь через пару секунд понял, что эти слова, почти пропетые, были обращены ко мне.

– Поздравляю с восемнадцатилетием!

У меня был перерыв, я грелся на солнце – на скамейке заднего двора мастерской, – закрыв глаза и заткнув уши наушниками с записями группы «Крим». Я посмотрел вверх и вытащил наушники. Пришлось заслонить глаза ладонью. Не то чтобы я не вспомнил этот голос. Рита Виллумсен.

– Спасибо, – сказал я, чувствуя, как краснеют лицо и уши, как будто меня поймали на месте преступления. – Кто вам сказал?

– Совершеннолетие, – произнесла она вместо ответа. – Право голоса. Водительские права. А еще тебя могут посадить в тюрьму.

За ее спиной стоял «сааб-сонет», точь-в-точь как полтора года назад. Но одновременно чувствовалось что-то еще – она пришла выполнить обещание, данное ею в прошлый раз. Заталкивая наушники в карман брюк, я чувствовал, что у меня слегка дрожат руки. Я уже целовался, а в Ортуне, за углом дома, лазил руками под бюстгальтер, но я, бесспорно, все еще оставался девственником.

– У «сонета» моего какие-то шумы, – сказала она.

– Какие шумы? – спросил я.

– Может, прокатимся? Сам и послушаешь.